— У нас нет посудомоечной машины, потому что посудомоечная машина — это я, и нам не нужны таблетки для посудомоечной машины, — прошипела я, выхватывая их из ее сморщенных рук.
— Нет, они для стиральной машины, — раздраженно проговорила она, — я видела рекламу по телевизору — большие белые таблетки. Откуда тебе знать!
— По крайней мере, я умею читать, — сказала я.
Какая-то пожилая женщина, стоявшая за морозильной камерой, увидела белую трость Полл и, нахмурившись, посмотрела на меня. Бессердечная девчонка нападает на беспомощную старушку.
— Кто положил сюда эти прокладки? — как будто я не знала.
— Упаковка напоминает ватные тампоны, — сказала она, сердито глядя на меня, — точно такого же размера. Ты использовала, а мне не сказала.
— Ничего я не использовала. Я никогда не пользуюсь ватными тампонами.
— Ну, значит, ты их куда-то переложила. Ты же знаешь, как для меня важно, чтобы мои туалетные принадлежности находились всегда на месте. Иначе будет беда.
Однажды Мэгги вовремя предотвратила попытку Полл вымыть голову средством для чистки раковин.
— Интересно, как я могу убирать дом, когда всюду груды всякого барахла? — Я бросила в корзинку две упаковки «Гэлекси» и большую упаковку «Милки-вей». — Вся полка в ванной комнате заставлена твоими баночками и тюбиками. Иногда мне приходится передвигать их, чтобы стереть толстый слой пыли. На подоконнике всюду валяются дохлые мухи. Не надо класть в корзину эту упаковку детского питания.
— Но ведь это рис, здесь написано, смотри! — Полл злобно сунула мне в лицо желтую коробку.
— Это рис для младенцев, а не для взрослых. Положи его обратно.
Она положила рис, уронив при этом пачку галет.
— Полюбуйся, что ты сделала! — сказала она.
— Боже. — Я схватила галеты и затолкала их обратно. — Может, мы пойдем дальше? Потому что я уже сыта по горло.
Полл повернулась ко мне, ханжески поджав губы:
— Ты сыта по горло?! Ты?! А ты попробуй представить себя слепой. Интересно, что бы ты запела!
Она повернулась ко мне спиной и вперевалку устремилась к кассе, но зацепилась о вращающийся стеллаж с открытками. Полл грохнулась на пол, а содержимое стеллажа разлетелось в разные стороны. Несколько покупателей бросились на помощь.
— Вы можете встать, милая? У вас не кружится голова? Вы не сильно ударились плечом? Совершенно неподходящее место для стеллажа! Вы можете подать жалобу в суд.
Я дала им возможность проявить сострадание к ближнему, а сама оперлась о полку с охлажденными десертами и поставила корзину, проволочные ручки которой впились в мои ладони. Глядя, как ее поднимают и ставят на тоненькие ножки, глядя на ее съехавший с головы платок, я удивлялась, какой беззащитной и трогательной она должна казаться стороннему наблюдателю. Из глубины магазина выплыл менеджер и предложил ей влажную салфетку.
Она гордым движением вытерла лоб и собралась отдать салфетки обратно.
— Нет, нет, оставьте их, — сказал он, вероятно, посчитав потерю в полтора фунта за упаковку салфеток менее убыточной, чем звонок в неотложку.
Когда она опускала салфетки в сумку, по ее ликующему взгляду я поняла, что с ней все в порядке.
— Кажется, я смогла бы идти, если бы выпила глоточек «Бейлиз», — с надеждой сказала она.
Только выйдя на улицу, она прекратила изображать умирающего лебедя и взялась за меня.
— Эти люди в магазине, они больше беспокоились о том, что со мной случилось, чем ты. Стояла, как недоделанная, когда твоя родная бабуля корчилась в мучениях на полу. Как так можно? И прекрати строить рожи. То, что я слепая, вовсе не означает, что я ничего не вижу.
— Как же меня все это задолбало!
Я крепко схватила хозяйственные сумки, и ликер стукнулся о банку с маринованным луком.
— Если ты разобьешь эту бутылку…
— Да оставь ты меня в покое!
— Не смей говорить со мной таким тоном, леди!
Она замахнулась на меня тростью.
— Кажется, ты не моя мать, чтобы так себя вести, — сказала я в ожидании грома и молнии.
Мы как раз проходили мимо церкви, где тротуар довольно узкий. Полл остановилась, как вкопанная, так что я налетела на нее.
— А-а-а-а! Твоя мать! — Она прислонилась к стене и уставилась на меня, тяжело дыша. — Нет, я не твоя мать и, черт возьми, прекрасно это знаю! Я пока еще в здравом уме. Я не убегала и не оставляла беспомощного младенца на произвол судьбы. Я не разрушала семью. Я не… — Пауза, во время которой она вытаскивала носовой платок из рукава. — Я никого не лишала сына, — вытирание глаз и носа, — нет, я не твоя мать, и, черт возьми, ты должна быть благодарна мне за это! Только Бог знает, что бы из тебя вышло, если бы твоим воспитанием занималась она.