— Так мы продолжали бы до вечера — хорьки носят носки, клещи носят плащи…
— Ну да, комар не носит шаровар.
— А сардинки не носят ботинки, молодец, ловишь на лету. Он был знаток, этого у него не отнять. Я начала говорить всякие глупости…
— В противовес тем умным вещам, которые ты говорила до этого.
— Ага, и когда мне в голову уже не лезли рифмы с одеждой, мы стали придумывать всякие дурацкие фразы: «Какая тетя живет в болоте, голубки курят трубки, гепард не ест петард». Потом Онор вернулась, и он удрал куда-то вверх по лестнице. Меня снова позвали на собеседование, только к этому времени я сильно возбудилась. Если раньше я молчала, как рыба, то теперь болтала без умолку.
— Ты с ними не стала играть в эти игры: козы — занозы?
— Нет, конечно, с ними я говорила вполне нормально, слава богу.
Я чувствовала вдохновение. Мне показалось, что я произвела на них впечатление, и от этого мне захотелось говорить еще и еще.
Кэллум издал губами легкий звук, вынимая сигарету.
— И они предложили тебе место?
— Через три дня после Рождества я получила письмо.
Миссис Ло сказала, что они выбирают эти дни, чтобы дать людям… гм… социально незащищенным что-то вроде форы. Так что обстоятельство, что никто из нашей семьи никогда не получал университетскую степень, работало на меня. Я все же получила два А и В.
— Ты должна ехать. Я имею в виду Оксфорд. Разве не так?
— Иногда я думаю, как я могу не ехать? Эта оса была предзнаменованием, я уверена. Зимой осы просто так не появляются. Она была послана, чтобы я прошла собеседование, потому что сама я никогда бы его не осилила. Потом я вижу Полл, ковыляющую по дому и намазывающую горчицу себе на тост вместо джема, и думаю, как могла я даже помыслить о том, чтобы оставить ее?
Интересно, что она сейчас делает? Там ли еще Собачник или она сидит в темноте одна?
— Ммм, — неопределенно произнес Кэллум, — трудный выбор. Разве социальные службы не могут как-то решить эту проблему?
— Кто с ней будет сидеть двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю? К тому же есть всевозможные правила и предписания, их невероятно сложно применять, для чего, собственно, они и придуманы. Это слишком тяжело. И я не хочу об этом говорить.
Некоторое время мы сидели в молчании. Между нами клубился сигаретный дым, рядом в ресторанном зале кто-то пел «Леди в красном».
— И все же, — сказал Кэллум наконец, — ты получила место. Это так круто. Ты не прячешь под спудом светильник собственной мудрости. Ты умная, остроумная…
«Я толстая», — подумала я.
Чтобы перестать краснеть от смущения, я сказала:
— А также неплатежеспособная. Извини. Я думала, у меня больше денег в кошельке.
— Что за ерунда. — Кэллум поднялся с места. — У меня тоже деньги никогда не держатся.
Он направился к бару, а я устремилась в туалет. В зеркале я увидела, что моя прическа все еще сохраняет первоначальную форму, а лицо по-прежнему матовое. Я вытащила губную помаду и (невероятная вещь) расстегнула две пуговицы на блузке. Мне казалось, что я здорово выгляжу, пока худенькая девушка с голым пупком не подошла и не встала рядом. Я могла прочесть мысли, которые крутились у нее в голове: вот это да, ну и туша! Но когда я повернулась, чтобы уйти, я увидела, что у нее никак не получалось справиться с контактными линзами, из глаз текли слезы, и она, возможно, даже меня не заметила. «Стеснительность — это род тщеславия», — вспомнила я высказывание Кисси. Она сказала, что прочла это в «Ридерз дайджест».
Когда я вернулась к нашему столику, место уже было занято, так что мы переместились к боковой двери и стояли там на проходе. Мы начали разговор об учителях, о самых плохих, которые когда-либо нам попадались. Кэллуму было что сказать на эту тему, а потом он поделился своими планами на следующий год и рассказал, в какой университет собрался поступать после возвращения из путешествия по миру (Ньюкасл). Он рассказал мне о каникулах, которые провел с мамой в Таиланде, и о том, как она однажды предсказала кому-то судьбу и ей за это подарили старинное ожерелье, но она не стала его носить. Она сказала, что ощущает его темные вибрации. Он стал описывать свою будущую жизнь на небольшой ферме, как у него будет там фотостудия, а вечерами он будет врубать музыку на полную катушку, потому что вокруг не будет соседей и никто не станет угрожать и жаловаться.
— Единственная вещь, которую я ненавижу в нашем теперешнем жилище, — сказал он, наклоняясь, чтобы погасить свою сигарету в чужой пепельнице, — это то, что наша квартира расположена над магазином. Есть три группы людей, которые обычно жалуются на шум. Мне по фигу, но вот старуха, что живет за стенкой и считается глухой, ей-то что мешает?