Вдруг как с неба упала, выбежала откуда-то Викторка, вцепилась ему в волосы и давай его трепать и бить как пряничную куклу. Немец кричит во все горло, я бегу с пригорка, но Викторка уже вцепилась в него, кусает ему руки и что есть духу кричит: «Теперь ты в моей власти, гадина, дьявол! Я разорву тебя! Куда девал ты моего парня? Ты дьявол, дьявол, отдай мне его!», и до того рассвирепела, что начала храпеть, и уж ничего нельзя было понять. Немец не понимал ее, он был как помешанный. Вдвоем мы ничего не смогли бы с ней сделать, если бы не подоспели извозчики. Они увидали драку, прибежали на луг и вырвали, наконец, у нее из рук беднягу-писаря. Когда мы хотели ее схватить, она рванулась что было силы и побежала к лесу, откуда бросала в нас каменьями и ругалась так, что небу было жарко. Потом я ее долго не видал.
Немец заболел и так боялся Викторки, что не хотел уже более оставаться здесь. Девушки посмеялись над ним.
— Ну, вот вам, бабушка, и вся история Викторки, как я ее слышал, частию от покойной кузнечихи, а частию от Машеньки. Что еще было, никто не знает; но судя по всему, мало было хорошего и должно быть тяжело тому, на чьей совести ее грех...
Бабушка отерла свое заплаканное лицо и сказала с приветливою улыбкой:
— Благодарю вас, хорошо рассказали. Нельзя не сознаться, что кум рассказывает как по-писанному, все бы его слушал да слушал и забыл бы, что солнце уже за горами.
При этом бабушка показала на тени, показавшиеся в комнате, и отложила веретено.
— Подождите минуточку, только дам зерна птице, тогда провожу вас с горы! — сказала охотничиха, и бабушка охотно согласилась подождать.
— А я пойду с вами до моста, надобно еще в лес, — прибавил охотник, вставая из-за стола. Охотничиха побежала за зерном, и через минуту раздался на дворе голосистый зов: цып, цып, цып! — и птица слеталась со всех концов. Прежде всех явились воробьи, как будто бы этот зов относился и к ним. Охотничиха при этом заметила: «Ну, вы всегда первые!», но они не обратили на это внимания.
Бабушка стояла на пороге и не пускала от себя детей, чтобы не спугнули птицу, которою она любовалась с большим удовольствием. Какой тут птицы не было! Были и серые гуси с гусятами, утки с утятами, черные турецкие утки, домашние хорошенькие курочки, тирольки на высоких ногах, с развевающимся хохолком, павлины, цесарки[59], индюшки с индюком, так громко кричавшим и пыхтевшим, как будто дело какое делал; голуби обыкновенные и мохноногие. Все это столпилось в одну кучу, гонялось за зерном, наступало друг другу на ноги. Один скакал через другого, подлезал и пролезал, где только мог, а воробьи, эти уличные мальчишки, насытившись, скакали по глупым гусям и уткам. Немножко дальше сидели кролики; ручная белка смотрела на детей с каштанового дерева, держа хвост выше головы, как султан на офицерской каске. На заборе сидела кошка, жадными глазами наблюдая за воробьями. Собаки смирно сидели возле детей, потому что охотничиха держала в руке прутик. Но когда черный петух погнался за гусенком, утащившим у него из-под носа зерно, и когда гусенок бежал возле самой морды Гектора, то он никак не мог удержаться, чтобы не потянуться за ним.
— Посмотрите-ка! — закричала хозяйка: — старый осел вздумал заигрывать! Вот тебе на память! — и она ударила его прутом.
Гектор от такого наказания застыдился перед своими младшими товарищами, и опустив голову, пополз в сени. Бабушка при этом заметила: «Ну как же быть сыну лучше отца!» Гектор был отец Султана, съевшего у бабушки столько хорошеньких утят.
Кормление кончилось. Птица вся уселась на насест. Дети получили от Франтика и Бертика красивые павлиньи перья; охотничиха дала бабушке яиц от тиролек и взяла Аннушку на руки; охотник перебросил ружье через плечо, позвал Гектора, и все двинулись из приветливого дома. Серна пошла за ними как собачка.
У подошвы горы охотничиха пожелала всем доброй ночи и повернула с детьми домой; у моста охотник протянул бабушке свою загорелую руку и направился к лесу. Ян долго следил за ним и потом сказал Барунке:
— Когда буду немножко побольше, пойду к пану Бейеру и буду с ним ходить на тягу.
— Но с тобой нужно будет посылать еще кого-нибудь, потому что ты боишься лешачих и огненных людей, — подсмеивалась над ним Барунка.
— Что ты тут смыслишь? — отвечал сердито Ян, — когда я буду побольше, так не буду бояться.
Бабушка, идя мимо плотины, поглядела на покрытый мохом пень и вздохнула, подумав о Викторке: «Бедная девушка!»
VII
На другой день, поутру, бабушка собралась с детьми к княгине.
— Смотрите же, держите себя прилично, — наказывала мать, провожавшая их до порога, — не хватать у меня ничего в замке и хорошенько поцеловать ручку у княгини.
— Уж мы с этим как-нибудь справимся, — отвечала с уверенностью бабушка.
Дети были точно цветочки, и бабушка тоже была в праздничном платье: на ней было мезуляновое платье гвоздичного цвета, фартук белый как снег, шпензер из дама[60] облачного цвета, чепчик с голубкой и гранаты с талером на шее, подмышкой держала она головной платок.
— Зачем вы с собой взяли платок, дождя не будет, погода ясная? — спросила пани Прошкова.
— Человек как без руки, когда ему нечего держать; у меня уж такая привычка, я непременно должна нести что-нибудь, — отвечала бабушка.
Они повернули около сада на узкую тропинку.
— Теперь идите хорошенько, один за другим, чтобы в траве не замочить панталончики. Ты, Барунка, иди вперед, а я поведу Адельку, (которая с большим удовольствием любовалась собой).
В саду скакала Чернушка, Аделькина курочка, одна из привезенных бабушкой из горной деревни. Бабушка сделала ее такою ручною, что она клевала у детей из рук и всегда, снесши яйцо, прибегала к Адельке за куском булки, который девочка оставляла ей от своего завтрака.
— Ступай к маменьке, Чернушка. Там я тебе оставила булки, а сама я иду к княгине, — кричала Аделька курице, но та как будто не поняла, настойчиво бежала за девочкой и хотела вцепиться в ее платье.
— Разве ты не видишь, глупенькая, что на мне белое платье? Шшь! шшь! — отгоняла ее девочка, но курица не отстала, пока бабушка не ударила ее платком по крыльям.
Прошли немножко дальше, и снова грозило несчастие белым платьям. С косогора бросились обе собаки, переплыли канаву, поотряхлись на берегу и одним скачком очутились возле бабушки.
— Ах вы пострелы! Кто вас звал! Сейчас убирайтесь! — кричала бабушка, грозя собакам. Собаки, услыхав сердитый голос ее и увидав занесенную на них руку с платком, притихли, не понимая, вероятно, что это значит. Дети тоже бранили их, а Ян поднял камешек и хотел его кинуть в них, но камешек упал в канаву. Собаки, привыкшие приносить брошенную вещь, думали, что с ними играют, бросились в воду, через минуту были уже снова на берегу и начали прыгать около детей. Дети кричали, прятались за бабушку, а бабушка не знала чем помочь.
— Я пойду домой и позову Бетку, — решила Барунка.
— Не ворочайся назад, это, говорят, не приносит счастия на дорогу! — сказала бабушка.
Тут на счастье подошел пан-отец и отогнал собак.
— Куда это вы идете, на свадьбу или на бал? — спросил он, вертя табакерку между пальцами.
— Не к кому, пан-отец. Идем только в замок, — отвечала бабушка.
— В замок! Это что-нибудь недаром! Что там? — спросил с удивлением пан отец.
— Княгиня звала нас, — объяснили дети, и бабушка рассказала подробно о том, как они встретилась с княгиней в беседке.
— Вот почему, — проговорил пан-отец, нюхая табак: — ну, теперь идите, а после Аделька мне расскажет, что там видела. А если тебя, Яник, княгиня спросит, куда носом сидит зяблик, ведь ты не знаешь?
— Она не будет обо всем спрашивать, — ответил Ян и побежал вперед, чтобы пан-отец не мог более дразнить его.
Пан-отец ухмыльнулся, простился с бабушкой и пошел к плотине.