Смешно, но порой я задумывался, как хорошо, что бабушка и дедушка похоронены под массивными плитами. Пожелай они выбраться из могилы, у них ничего бы не вышло.
Не знаю, что появилось у меня раньше – невроз или иррациональный страх. Любое из происшествий, в которых я чувствовал присутствие моих умерших родных, могло быть объяснено. Но как бы я ни старался это сделать, непрерывная систематичность кошмаров – как во сне, так и наяву, - сильно истощила мои душевные силы и способность размышлять здраво.
Работая, я включал патефон, который когда-то приобрел на блошином рынке. Старая музыка позволяла мне лучше сконцентрироваться – она заглушала царапанье по ту сторону двери, становившееся всё настойчивее.
Помню вспышку неконтролируемого ужаса, когда я пришел забрать Колю из школы, но его классная руководительница заявила, что за Колей якобы пришел его дедушка. Но описание человека, забравшего моего сына, смутно совпадало с моим дедушкой. Я выбежал на улицу, помчался на остановку – вдруг мой сын решил встретить меня там, мы ведь постоянно оттуда уезжали домой? К своей радости, так оно и случилось: Коля стоял один, держа во рту леденец.
- Коля, нельзя же так! – воскликнул я, обнимая сына.
- Прости, пап, - ответил он. - Деда сказал, ты меня тут ждешь.
Чувство вины имеет удивительную власть над мировосприятием человека. Кому-то оно помогает осознать прошлые ошибки, очиститься от грехов и начать жизнь заново. Кого-то оно убивает, перемалывает в жерновах, пережевывает в стальных челюстях и извергает обратно бесформенной, безвольной массой.
Я не стыдился своего отношения к родным. Моя холодность была вроде сознательного акта честности – всякие условности я презирал, навязанные обществом этикет и безусловную любовь к близким родственникам считал лицемерием. Бабушка и дедушка любили меня, и это обличало мою черствость, которую справедливо было бы назвать чудовищной. Но это всё равно не могло послужить причиной галлюцинаций, если только подсознание не скрывало в своих недрах то самое чувство вины.
Если же его не было, почему, почему же призраки бабушки и дедушки преследовали меня? Почему я видел повсюду их мертвые тени, очертания их несуществующих силуэтов в уголках дома, чувствовал запахи их старой кожи и слышал отдаленные голоса, будто они бранились на кухне, как когда-то при жизни?
Если верить в реальность мистического, мне была уготована роль безвольной жертвы в цепких лапах ужаса. В конце концов, какое дело кошмару, извлеку я некий моральный урок из происходящего или нет? Оно просто так вышло: в этой плоскости пространства и времени столкнулись сверхъестественное и смертный человек! Вдруг я лишь невольный свидетель и участник, и сверхъестественному безразлично мое присутствие или отсутствие – оно действует согласно своей непознаваемой логике, если таковая в принципе есть?
Бабушка придумала новую шутку с патефоном. Иногда он переставал играть, хотя пластинка продолжала крутиться под иглой. Из раструба доносились смутные мелодии, какие-то фоновые шумы и краем уха уловимые голоса. Это могли быть чьи угодно голоса, но я верил, что слышу бабушку и дедушку, препирающихся друг с дружкой, как в моих детских воспоминаниях.
Я перестал выходить из своего кабинета, когда увидел, как пальцы, бледные, неестественно худые пальцы проникают под дверь и скребут пол. Маша что-то кричала мне, Коля плакал, но я не открывал – боялся, что их голоса подделали, что всё это обман.
Когда в доме становилось спокойно, я выходил, чтобы забрать еду из холодильника, помыться в ванной и быстро вернуться в кабинет. Только здесь было безопасно, здесь мне было спокойно. Я хотел переждать визиты бабушки и дедушки так же, как пережидают ураган, который невозможно остановить.
Я сидел на успокоительных, пытаясь подавить галлюцинации, и потерял счет дням, которые провел в добровольном заточении. Маша каждый вечер плакала под моей дверью, моля впустить ее. Я сделал исключение только для Коли.