На этой подушке я засыпала мгновенно, после чего меня перекладывали в люльку.
Тетя Варя приносила отвары и собранные в пакетик ромашку и череду – чтобы купать, чтобы не было опрелостей, чтобы животик не болел, чтобы сон был спокойным. Только тетя Варя умела иглой так дырявить соски, чтобы ребенок наедался и не захлебывался. Только она, бездетная, умела туго пеленать, превращая пеленочный кокон в аккуратную гусеничку – в селе считали, если девочку правильно пеленать, ножки будут ровненькие. Тетя Варя знала немыслимое количество колыбельных. И она же принесла здоровенный рулон марли – сумасшедшая, немыслимая роскошь, – чтобы накрывать коляску от комаров, процеживать отвары, подкладывать под пеленку. Подгузников, как и прокладок, тампонов, бандажей для беременных, компрессионных чулок, тогда не существовало. Сейчас я удивляюсь специальным курткам-трансформерам для беременных с подстежкой для растущего живота, отдельным конвертам для ребенка, который находится у груди – и маме, и ребенку тепло и спокойно. Муфтам на колясках я особенно завидую – везешь коляску, и руки остаются в тепле.
Тогда же тетя Варя отрезала кусок марли и стирала его в десяти водах, пока ткань не становилась мягкой, как шелк, если такое вообще возможно представить.
Приходила бабушкина старая подруга – известная на всю округу гадалка Варжетхан. Она бросала бобы и читала заговоры. Она же повязала мне на руку красную шерстяную ниточку – от сглаза. И она же положила под подушку ножницы – чтобы отгонять злых духов. Ни бабушка, ни мама, ни тетя Варя не верили в эти заговоры и приметы, но молчали, не вмешивались. Даже когда Варжетхан велела маме сидеть над кроваткой и повторять фразы – банальные, простые, даже примитивные: чтобы дочка росла здоровой, чтобы была счастливой, чтобы хорошо росла и спала, чтобы зубки не мучили, – мама слушалась. Сидела и повторяла. И прибавляла: «Я тебя люблю, очень люблю». Варжетхан – старая усатая гадалка с больными ногами – знала про материнское биополе, силу материнской мысли. И это заклинание, что удивительно, работало.
Маму эти три женщины укладывали спать, напоив успокоительным отваром. Кормили творогом и заваривали чай с травами, чтобы молоко не убывало. Но главное – они оградили ее от всех забот. И это главная помощь молодой маме – хотя бы на время позволить ей не думать о быте, готовке, уборке. Дать возможность думать только о себе и ребенке.
Через полгода я ела пюре из абрикосов, которые бабушка срывала с дерева, а тетя Варя терла на самой мелкой терке, ела кашу на молоке от соседской козы и пила колодезную воду, которую грели на солнце.
Мама вернулась со мной в Москву, когда я уже вовсю бегала. Она приехала в роддом и попросила вызвать врача. Еще издалека заметила, что тот очень постарел за этот год. Шел тяжело. Морщин стало больше, но они ему по-прежнему очень шли. Очки были новые, и доктор все время поправлял их пальцем, будто хотел смахнуть, как соринку, попавшую в глаз.
Мама поздоровалась, но он на нее даже не посмотрел. Присел на корточки и смотрел только на меня.
– А я тебя знаю, – сказал он мне.
Я насупилась и спряталась за мамину ногу.
– Иди ко мне, девочка, – позвал доктор.
И я пошла к нему. Он поднял меня на руки – мама видела, что ему тяжело – и пощекотал.
– Девочка… – ласково пропел доктор, – ты красавица. Спасибо вам. Спасибо, что приехали, – обратился он наконец к маме. – Я о вас не забывал. И знаете что? Вы меня не подвели. Я знал, сразу понял, что вы очень необычная женщина.
– Вы болеете? – спросила вдруг мама.
– Да, немного. – Доктор улыбнулся. – Деточка, я старый человек, у меня должно быть много болячек.
– Не волнуйтесь, вы не умрете, проживете еще много лет. Работать не будете, но жить будете, – сказала мама, взяла меня за руку и ушла, не прощаясь.
Доктор стоял и смотрел ей вслед. Он улыбался и даже забыл про свои новые очки.
– За тот год, твой первый год, я прожила целую жизнь, – рассказывала мама. – В ней было все – и горе, от которого останавливается сердце, и счастье, от которого сердце опять перестает биться. Ребенок – это твоя жизнь. Ты – моя жизнь.
…Врач с уникальными глазами оказалась пожилой. Я опять лежала на кушетке и рассматривала ее седину – белые до рези в глазах полосы на черных волосах. У нее было красивое имя – Гелена, Гелена Ивановна. Я запомнила не потому, что от нее зависели моя жизнь и судьба моего ребенка, а потому, что удивилась: надо же – Гелена Ивановна. Наверное, в детстве ее звали Геля, а в школе и институте всегда путали, называя Еленой.