Теперь вопрос. Чем я в данную минуту отличаюсь от той «злодейки»? Ребенок, который во мне тук-тукает, имеет не меньшее право на жизнь, чем мой первый (уже первый!) горячо любимый сын Лешка. Младенец, не исключено, даун или урод. А почему дауну отказано видеть солнце, улыбаться, пачкать пеленки? Он может свести меня в могилу.
Ну и что? Рано или поздно я неизбежно там окажусь. В природе задумано: семечко умирает и дает жизнь другим семечкам. И та же природа не предусматривала мое субъективное волеизъявление — оставить ребенка или убить.
Куда меня занесло? В примитивно философские дебри. А что говорят великие философы из женоненавистников? «Все в женщине загадка, а отгадка называется беременностью», — кажется, Ницше.
Ваше научное преосвященство, а как именуется прерванная на большом сроке беременность? Молчите? Вот и я не знаю.
Жутко хочется еще кофе и никотина. У меня низкое давление, кофе ежедневно литрами потребляю. Кофепроизводящим компаниям давно пора предоставить мне большую скидку на свою продукцию. То же самое касается табачных фабрик. Из тридцати последних лет я не курила и не глушила кофе только два года — пока была беременна Лешкой и кормила его грудью.
Если я не собираюсь оставлять ребенка, то Почему с такой ненавистью-вожделением смотрю на пачку сигарет и на кофеварку?
Открылась входная дверь и захлопнулась. Возня в прихожей, чмоканье, хихиканье. Пришли дети. Лешка и Лика. Мой сын и его жена. Целуются, наверное. В домашние тапочки переобуваются и целуются. Можно подумать, в лифте они не тем же самым занимались, о высшей математике говорили.
А вот приложится ли сыночек к щеке родной мамы? У нас в семье было принято ушел-пришел отмечать прикосновениями к близким. А родители Лики — из другой, пуританской, секты. Когда на их серебряной свадьбе народ требовал «горько!», они, каменея от стыда, вытягивали губы трубочкой и едва касались друг друга. Мать Лики, она мне кто? Сватья? Так вот, сватья баба Бабариха весь вечер сидела пунцовая, как помидор.
Между тем целомудренный физический контакт между близкими людьми, он же дежурный поцелуй, я считаю прекрасным обычаем, ведь мы не так часто говорим друг другу приятные вещи.
Хотя был поцелуй Иуды. Как там по библейской легенде? Иуда согласился предать своего учителя за тридцать сребреников, и его поцелуй должен был указать стражникам на Иисуса. Фреска Джотто «Поцелуй Иуды». Их лица очень близко, они за секунду до поцелуя: прекрасное лицо Христа с высоким лбом и ясным взглядом и безобразный профиль Иуды со злобными глазами под низким лбом. Христос знал о предательстве и подставлял щеку…
Я думала о фресках, когда Лика, пропорхнув через кухню, подскочила ко мне и поцеловала в щеку.
— Здравствуйте, Кира Анатольевна!
— Здравствуй, ребенок! — отвечаю я.
Значит, Джотто? Тогда неизвестно, кто из нас Иуда. Скорее всего, я. Потому что, если бы я мечтала о дочери, если бы я имела ее и воспитала, как хотела, у меня бы все равно не вышло такой, как Лика, моя невестка. Всем нам: родителям Лики, Лешке, мне — часто хочется закатать ее в прозрачный пластик, чтобы обезопасить от грязи, пыли, царапин внешнего мира.
— Маман! Привет! — В другую щеку меня целует сын.
Нынче я у него «маман». От двух Лешкиных лет до его же пятнадцати я была исключительно «мамочкой». Потом он звал меня «мутер», как бы на немецкий манер. А на первом курсе института появилось лихое «мать» и вызвало у меня бурю протеста: «Я тебе не мать! Сам ты мать!» Короткий период продержалось «мамуля», и вот уже второй год я «маман».
— Представляешь! — Лешка поднимает крышки кастрюль в поисках ужина. — Лика купила фен, а он сдох через две секунды. Она пошла в магазин менять, а ей там не то что не поменяли, а задурили голову и еще всучили утюг дорожный на батарейках. Утюгу цена три сотни, а они слупили тысячу — вся ее стипендия. Во прикол! Лика, отдай маман квитанции и электроприборы. Что мы едим?
Не врубаюсь; где ужин?
Подтекст понятен? Лика, девушка тонкой организации, не может объясняться с хамоватыми продавцами, а маман обязана. И ужин не приготовлен, опять маман плохо службу несет.
— Кира Анатольевна? — спрашивает Лика. — Вы себя плохо чувствуете? Отдохните в комнате, а мы приготовим. Хорошо?
— Нет. — Я поднимаюсь из кресла. — Ты иди полежи, целый день на ногах. Я вас позову. Нет, нет! — отмахиваюсь от предложений помощи. — Здесь накурено, иди, не дыши!
— Иди, не дыши! — подхватывает Лешка, обнимает жену и уводит.
Лика беременна, двадцать недель. У меня на две меньше, что неудивительно. Когда они поженились, я трезво рассудила: лучшее свадебное путешествие — это когда в привычной обстановке и никто не мешает. Иными словами, отселять надо не молодых, а самим от них отъезжать. И я взяла путевку в сочинский санаторий. Там случился курортный роман. Или маленькая повесть, рассказик?
Ответ на этот вопрос не дает мне покоя.
Переворачиваю рыбное филе на сковородке и казню себя. Почему я вдруг почувствовала неприязнь к Лике? Еще вчера я бы забрала у родного сына почку, чтобы отдать ей. Еще вчера.., еще сегодня утром я не верила до конца, что ношу ребенка.
Когда Лешка решил жениться, только ленивый из друзей и знакомых не сказал мне: отговори сына. Нынче, мол, никто не женится, все живут.
То есть живут, живут, пока перезреют, что именуется «проверят свои чувства», потом расписываются и рожают детей. Мол, это свидетельствует о цивилизованности общества, о серьезном и ответственном отношении к такому институту, как брак.
А для меня, если бы Лешка жил и жил с Ликой, не взваливая на себя никаких обязательств, было бы самое обрушительное из всех возможных разочарований — разочарование в сыне. Я вырастила трусливого приспособленца?
Кроме того, только дурак не мог сообразить, что Лику нужно приковывать к себе немедленно и крепко. Лика — это Божий подарок. Третий подарок Всевышнего моему сыну. Первые два — мы с отцом. От меня Лешка взял стройную фигуру и неземную красоту, от отца — часть интеллекта.
Хорошо, что только часть. Если бы ему достались все отцовские мозги и он их приумножил, я бы отправилась в монастырь.
О Лике нельзя сказать, красивая она или безобразная. Вернее, или красивая, или безобразная.
Одни люди немеют от ее вида, другие внутренне передергиваются. На лице все не правильно: форма сердечком, очень большие глаза и высокие брови, губы узкие, хотя и волнующе очерченные. При этом кожа потрясающей персиковой гладкости. В романах Вальтера Скотта или Теккерея полно девушек с прекрасной кожей. Но как они сохранились в наши дни, вскормленные на докторской колбасе и нитратной картошке? Росту Лика предлинного — метр восемьдесят шесть. Наденет каблуки — и возвышается над Лешкиными метр девяносто. Когда я вертикально оказываюсь рядом, то задираю голову, разговариваю с ними как страус с жирафами.
Внешность (я в группе тех, кто Лику считает небесно прекрасной) — полдела. Не видели мы красоток с поганым характером? Нрав у Лики мягкий и железобетонно добрый. Точно девушка воспитывалась исключительно на великой русской литературе, с ее идеями женской чистоты, преданности и самоотверженности. Лика в меру наивна и глупа, хотя очень умна — на отлично учится в Финансовой академии, а там сплошная математика. Я могу про Лику написать тысячу слов, но достаточно одного, уже упомянутого. Подарок! Нам с Лешкой Подарок!
И вот к этой подарочной девочке я воспылала почти ненавистью. Объяснение простое, как две копейки. Вчера расклад нашей жизни на несколько лет вперед был ясен. В пику доброхотам, друзьям и родным, которые в ужас пришли: мало того что Лешенька рано женился, ему еще и ребенка заделали (кто кому заделал — вопрос), — я радовалась Ликиной беременности. Радовалась эгоистично. Во-первых, я люблю детей, во-вторых, я получалась вся из себя молодая, красивая и уже бабушка. Ах, шарман! Ах, пикантно! Моя зарплата, Лешкина аспирантская стипендия и приработок, Ликины будущие гроши-пособие — проживем!