И уж совсем запрещено было появляться на площадке рабочей техники, на которой размещались современные в то время тракторы, комбайны, сеялки, плуги и прочие механизмы. Но это когда на этой площадке никого из механиков не было. А если кто был, что-то делал с техникой (готовил её для работы, ремонтировал), то можно было и покрутиться рядом, а то и помочь в чём-нибудь мелком. Это было очень интересно для мальчишек, не только для тех, у которых отцы работали комбайнерами или трактористами. Тем-то сам бог велел рядом с отцом находиться в такое время…
В нашем отделении совхоза устроили полевую кухню, которая находилась в начале деревни, почти напротив дома Вилковых, рядом с площадкой для старой техники. Вилковы, дядя Егор и тётя Даша, и были на ней поварами. Готовили только обеды для механизаторов в страдную пору. Но это было уже в совхозное время, при управляющем Мясине Андрее Константиновиче. Мясо для обедов и прочие продукты давал совхоз. Обеды были, по-моему, даже бесплатные для рабочих либо бралась какая-то символическая плата. Питание было организовано непосредственно на кухне, а также развозилось в термосах по полям. Целью этого была, конечно, экономия рабочего времени. Ведь в страдную пору работа на полях велась практически круглосуточно, если позволяла погода. Во всяком случае, весенняя и осенняя пахота точно проводилась круглосуточно, ночью – с включёнными фарами. Идёшь, бывало, поздно вечером, а то и ночью, домой, а по полям ползают огоньки – трактористы пашут под зиму какое-нибудь поле.
Это, конечно, хорошо и давно известный анекдот, но, поскольку я это сам слышал, то и воспроизведу. Приходит на кухню управляющий нашим отделением Андрей Константинович, спрашивает дядю Егора, Тараща:
– Егор Тарасович, а ты лист-то лавровый кладёшь в супы?
– Да ложил я его сначала-то, Андрей Константинч, тока не едять они этот лист, чего же напрасно добро-то переводить! Так ведь?
Андрей Константинович говорил именно «Тарасович», в отличие от наших всех деревенских. Вообще он довольно отчётливо выговаривал все слова, очень следил за своей речью.
И ещё немного про кухню, вернее – про Тараща. В наших краях часто, насколько я помню, появлялась, вдруг, весть, что из тюрьмы сбежал очередной преступник, который где-то в наших краях и обретается. Тем более, что обретаться было где, особенно летом, – вокруг нас заросли кукурузы.
Да иногда и действительно, такое случалось. Мама работала в магазине. Как-то, уже ближе к вечеру, заходят двое незнакомых мужчин. Походили по магазину, посмотрели. Но ничего не берут. Одеты они были одинаково, в какую-то рабочую одежду. Она и подумала про беглых заключённых. Насыпала им в кулёк каких-то продуктов, печенья, пряников, конфет. Они сказали спасибо и с тем и удалились. В этот вечер мама и выручку с собой домой не брала, припрятала в магазине.
Лето 1965 г. В начале лета к нам приехала в гости тётя Тоня, сестра отца. Она нам, взрослым почти детям, привезла какие-то игрушки, среди которых была маска. Вы знаете такую: пластмассовый нос с очками и усами. Словом – кавказец, грузин, например. Вот брат Фёдор надел эту маску и пошёл в деревню. Как раз в подтверждение очередного слуха о скрывающемся преступнике. Первым домом от нас в это время был дом Объедкиных, потом – Поздновых, а за ним – дом Вилковых, тёти Даши и Егора Тарасовича. Фёдор подходит к дому Вилковых, стучится. Выходит дядя Егор с папироской-самокруткой в зубах, посмотрел на Федю, неожиданно понял, что это и есть тот самый убежавший преступник, про которого в деревне шёл разговор. А зачем преступнику в деревню? Конечно, поесть. Дядя Егор и говорит жене:
– Дарья! Налей человеку щей!
– Ещё чего! – возмутилась тётя Даша. – Всякие ходють тута, всем и наливай! А нам ещё михинизатиров кормить.
– Дарья! Кому говорят, налей щей! – Дядя Егор даже ногой притопнул.
Брат видит, что дело принимает довольно сложный и серьёзный оборот, чуть ли не придётся пообедать. Он приподнимает пластмассовый грузинский нос и говорит:
– Дядя Егор, это я, Федька.
– Эк, ты! А я тебя и не признал!
Брат пошёл дальше. Ну а мы, ребятишки, впереди по деревне слух разносим, что тюремщик, мол, идёт. Фёдор подходит к дому бабушки Маши (дом её в это время уже пустовал). А рядом дом Панюхина Егора Фёдоровича. Он с женой, тётей Аришей, в это время собирал стог сена. Он наверху с граблями, а тётя Ариша внизу. Видит Фёдора, не Фёдора, а, понятно, беглеца из тюрьмы. Кричит жене: «Ариша! Дай-ка мне вилы!»