А по деревне уж шум пошёл. Мужики стали собираться бока наломать этому бандиту. Больше всего об этом заботился Филипп Степанович, наш сват, сосед бабушки Маши через два дома, человек сам по себе добрый, но задиристый, особенно когда выпьет. От греха подальше Федя огородом бабушки Маши убежал к пруду, перебежал на другую его сторону через Панюхинскую плотину и – домой, по другой стороне лощины.
Это отца не было дома. Он в это время находился в отъезде, уехал искать место для работы и житья. Вряд ли Фёдор решился бы на такое безобразие, если бы был дома отец…
В этот же год, в августе месяце, мы пошли на совхозное поле за горохом. Мы – это от Зайцевых я и сестра Света, другие – тётя Сима с детьми (она приехала в гости с моими двоюродными братьями Юрой и Володей), Саша Силин. Уже возвращаемся, подходим к нашему дому, а к нам со всех ног бежит Сашина сестра, Галя, со странным довольно упрёком: «Что же вы тут идёте, а там Егор Фёдрыч умер!»
Скорее всего – инфаркт. А тут и машина мимо дома промчалась, наверху сын Егора Фёдоровича Панюхина, Иван, а в кузове его умерший отец. Поехал в больницу к врачу. Похороны Егора Фёдоровича проходили мимо односельчан: прямо из морга больницы в церковь, а потом на Новосельцевское кладбище. В этот же год Иван с мамой переехали из Куста к каким-то своим родственникам.
Егор Фёдорович, о котором я писал в рассказе «Ау, Детство!», как он не успел посмотреть на летящий «спутник», работал тарханщиком, как мы его тогда называли. Он ездил по деревням и собирал всякий хлам: старое тряпьё, металлолом, бумагу, старую кожу, обувь, кости и др. За эти товары он либо расплачивался деньгами (сколько сам даст, не сговариваясь), либо нам, ребятишкам, давал за сданный хлам воздушный шарик, глиняный свисток или ещё какую незатейливую мелочь, которая, несомненно, была намного дешевле, чем сданный хлам. Но хлам – есть хлам, от него тоже надо избавляться, а свисток или шарик – это уже забава, как не приобрести, чтобы поиграть.
Такое значение слова «тарханить» употреблялось только местно, в Тамбовской, Саратовской и Пензенской губерниях (областях). На самом деле значение этого слова совсем другое, не связанное со сбором всяких ненужных вещей. Тархан – это человек, свободный от податей, так, кажется, это слово определяется в словарях. Оно настолько устарело и вышло из употребления, что даже в словаре С.И.Ожегова его нет…
Третье излюбленное наше место на колхозном дворе – это ток, на который с поля привозили зерно, сушили его, провеивали, грузили в машины и отправляли в Плотниково на элеватор. Первоначально веялки были ручные, а со строительством электростанции перешли на механические, что, конечно, было большим прогрессом в работе.
Веялка предназначена для удаления различного сора, попавшего в зерно в результате его обмолота. По весу этот сор был, в основном, легче зерна, поэтому при обдувании воздухом потока зерна лёгкий сор выносился из общей массы. Веялка состояла из системы сит, на которые и попадало зерно с сором, и которые обдувались потоком воздуха от крыльчатки. Крыльчатку приводили в движение вручную либо с помощью движка. Надо сказать, что вручную не так уж и легко было – вращать крыльчатку. Ручки у веялки были с двух сторон, поэтому вращение крыльчатки делали два человека, один просто быстро устанет.
Кроме провеивания проходила и непрерывная сушка зерна, которая заключалась в его постоянном перелопачивании с места на место. Для этого использовался при наличии электричества специальный автоматический заборник – резиновая прочная лента с закреплёнными на ней перпендикулярно к полотну резиновыми планками. Лента устанавливалась ближе к бурту зерна, зерно на неё подавалось вручную деревянными лопатами. Таким же образом зерно погружалось и в машины для отправки на элеватор. До применения указанного механизма зерно вручную перелопачивали для просушки с места на место, а также вручную, вёдрами, засыпали в мешки и в мешках доставляли на элеватор. Только, чтобы было полегче, когда зерно засыпали в мешки, машина подъезжала близко к бурту, открывали её задний или боковой борт, наверху двое у мешка, а снизу вёдрами им подавали зерно.
Нам, ребятишкам, часто разрешали доехать наверху машины, в зерне, до элеватора, а потом, в пустом кузове, обратно. Если только наверху был и кто-то из взрослых, одним нам не разрешали. Ну, это я говорю, что нам. А сам-то я к таким катаниям особенно был не способен, потому что от езды у меня кружилась голова. Я бы в кабине, возможно, и доехал бы. Но кто это посадит в кабину-то? А так, с поля до тока в зерне наверху машины, прямо от комбайна, ездить приходилось. А потом, после разгрузки, и обратно в поле. Но это практически рядом, не восемнадцать километров в один конец, как до Плотниково. Машины были не самосвалы, а простые, с откидывающимися бортами. При разгрузке мы и помогали лопатами сбросить зерно с машины в первоначальный бурт…