Эта истина очень проста,
И она, точно смерть, непреложна,
Можно в те же вернуться места,
Но вернуться назад невозможно.
Николай Новиков.
Нельзя, вернувшись, найти что было, никогда это не возможно. Ни красоту прежних мест, ни доброту старых друзей, ни – че – го. И уж тем более, ту же мысль. Она вообще не приходит дважды.
Людмила Петрушевская. «Ответы на вопросы разных людей».
Я уж заодно немножко и пошучу, добавлю в первый эпитет мои наблюдения-приметы. Когда я кому-то его (эпитет) говорю, то добавляю и другое, на что ещё можно смотреть бесконечно: на плитку, которой выложены стены кухни моего сына…
Ранняя весна. Степь мокрая от недавно растаявшего снега, но на едва заметных взгорочках уже подсохла прошлогодняя трава, да и по степи много засохших былок высокотравья. Всё это собирается в кучу, поджигается, сначала дымит густыми молочно-белыми клубами, а потом сразу вспыхивает ярким и жарким пламенем, только успевай подбрасывать. Мы, деревенские ребятишки, сторожим стадо овец и коров, на первом после зимы выгоне. Стадо разбрелось по степи, ухватывает сухую траву. Может быть, и не такую уж вкусную, но сено дома почти закончилось, поэтому на безрыбье и это хорошо. Ягнята и козлята носятся по незнакомой местности, на воле, и, как нам кажется, – нарочно по лужицам. Впрочем, и мы сами не отказались бы от такой беготни, но у нас свои заботы – костёр и то, что в костре. А в костре, в жаркой золе, печётся картошка, а если повезёт – и яйца. Только яйца помещаются не в самый жар, как картошка, а рядом с этим жаром, сбоку у костра. Но оно всё равно получается не варёным, а печёным, с таким характерным запахом и вкусом. С собой хлеб, соль, конечно. Кто-то принесёт и луковицу, головку чеснока. Картошка горячая, с толстой обгоревшей коркой, под которой, если разломить, прячется вкуснятина, с запахом костра и неповторимым запахом именно печёной картошки весеннего замеса.
Потом, летом, тоже горят костры. В Шубинском саду, на прудах (Печниковском, Вилковом, Панюхином, Светловском или Скворцовом, Хорьковом) или ещё где, далеко от дома. Здесь костёр уже из сухих веток ветлы либо ещё какого-нибудь растения, кустарника или дерева. Не такой, как первый весенний, да и картошка не такая интересная, хотя вкус её вряд ли стал каким-то другим. А чаще летние и осенние костры были и без картошки. Летние-то редко бывали с картошкой, а вот осенние чаще заправлялись картошкой, во время сентябрьской её уборки на колхозных или совхозных полях. Но у осенней картошки, испечённой в костре, вкус совсем другой, чем у весенней. Это и понятно, поскольку картошка разная. Одна – только что выкопанная, другая – пролежавшая зиму в погребе. Впрочем, вкус ей придаёт не только её состояние, но и время действий: весна или осень…
Совсем другой ночной костёр на «пятачке», где устраивались танцы молодёжью деревни. Чаще – перед домом Хорьковых. Добытчики горючего материала – мы, малышня. И ночной костёр взвивается ввысь снопами искр и длинными, острыми языками пламени. Они покачиваются из стороны в сторону, освещают всполохами лица зрителей и танцующих. А потом иссякают, и остаются на земле бегающие по углям огоньки. Вдруг пробьётся из кучи жара запоздавший язычок пламени, и снова жар переливается огоньками самоцветов…
Есть ещё костёр. Он называется, почему-то, пионерским. Устраивался он один раз в году на каком-нибудь слёте юных пионеров. Почему юных? Трудно представить себе не юного пионера, взрослого, например. Но всё равно, хоть и не понятно, почему – юных? Такие костры делали далеко от жилых домов и других построек. Опасно, потому что такие костры были невообразимо мощными по силе. Просто вулкан какой-то под бодрые пионерские песни…
Бывали и страшные костры. Вот один из них. Устроили его девчонка лет пяти, Любка, дочка Петровой Елизаветы, и её сверстник, соседский мальчишка, Валерка Кудинов. Средь бела дня разложили костёр у Петровых под сараем, стены которого были сплетены из хвороста и облеплены глиной. Но глина не спасла, потому что по стене, по торчащим из глины соломкам, огонь быстро перебрался под соломенную крышу. Сарай сгорел, но дом смогли отстоять. А вместе с сараем сгорели куры и поросёнок. Я это ещё почему помню, поскольку был там уже к разборке дела и видел тётку Лизу с обезумевшими глазами и с обгоревшим поросёнком в руках. Хорошо, что корова и овцы паслись в это время в общем стаде…
А как не вспомнить сладкий костёр, на котором мама варила вишнёвое, смородиновое, крыжовниковое или малиновое варенье! Сначала, конечно, сам костёр и приготовления к нему и будущему варенью. На костёр ставился таганок, а на таганок – чугун с ягодами и сахарным песком. Надо, чтобы огонь был ровным, не горел слишком жарко. Скоро варево начинало побулькивать, потом – кипеть, а уж потом появляется долгожданная лёгкая пенка. Её снимают и нам с братом – на первое угощение, иногда даже с ягодкой. Готовность варенья проверялась по капелькам сиропа, а вишнёвое – ещё и по вкусу ядрышка косточки…