Вот в эти времена один из небольших таборов и попросился пожить у нас в деревне, человек двадцать-двадцать пять, считая, конечно, женщин и детей. В нашем колхозе был старый сарай, в нём и попросились пожить эти цыгане. Им разрешили. Сарай они превратили в жилое помещение, в котором можно было и зимовать.
Женщины-цыганки ходили по деревням по своим гадальным и другим надобностям. Часть мужчин работали где-то на стороне, а другая часть – у нас в колхозе. Так вот, глава табора, не барон, конечно, а глава этого маленького табора, нанялся к нам в пастухи. Сначала все всполошились – цыгане в деревне, что же будет? Обокрадут-обворуют, детей украдут-продадут и прочие страшилки. Но, к слову сказать, за те два года, что табор прожил у нас, ни в нашей деревне, ни в округе за много верст, не было слышно о каких-либо неприятностях, связанных с цыганами.
Отец мой в это время работал кузнецом. И вот главный цыган, звали его Петром, часто приходил к кузнице. Глаза у него прямо горели. А отец хорошо умел управляться в кузнице. Всё для колхоза и односельчан мог сделать. Цыган Пётр придёт и попросит:
– Вана, разреши, горн разожгу?
Это нужно было видеть, как ловко действовал цыган! Он брал небольшую палочку, топором делал на ней зарубки-завитки, так что она становилась похожей на ёлочку, ею и разжигал в горне костер, а потом подкидывал уголь во время работы мехов. Казалось, что моментально в горне образуется ком белого жара. Воздух подавался от крыльчатки, которая вручную приводилась в движение.
– Вана, одну всего дай сделать? – Это он просил разрешить ему сделать подкову.
Подкова, вы знаете, формы сложной. Он, играючи, то в огонь, то на наковальню. И скоро из куска железа – завиток на счастье. Да ещё и гвоздики к нему, тоже особой формы, прямоугольного сечения, постепенно суживающиеся к концу. Только вот подковывать Петру было некого, их табор был безлошадным.
С цыганом Петром наша деревня договорилась принять его на работу пастухом. Сначала как-то неуверенно. Во-первых, попросил сам. Во-вторых, цыган, всё-таки, а в-третьих, сможет ли, занимался он, что ли, этим в своих кочевых походах? А и куда же было деваться? Стадо тогда было ещё большое (до кукурузы дело у Н.С.Хрущёва ещё не дошло), своих дел невпроворот, вместе с колхозными обязательными делами. Решили попробовать, а на следующий год уже упрашивать стали – такого пастуха деревня не знала, вероятно, со времён начала скотоводства, со времён первого скотовода Авеля, сына Адама и Евы, убитого братом Каином.
Ах, какой у Петра был кнут! Стадо давно за околицу вышло, а кнут всё ещё ползет по деревне. Рукоятка деревянная, но вся оплетённая тонким ремешком. Начало кнута, у рукоятки, массивное, плетёное каким-то узорчатым плетением, потом ременный хлыст постепенно уменьшается в диаметре и переходит в совсем тонкую плеть. А на конце пушистая метёлка из конского хвоста, которая называется хлыстиком. Такие кнуты, вероятно, только цыгане и могут плести. Для щелчка Пётр делал волнообразное движение, волна долго перебегала по плетёному ремню, и на конце метёлка-хлыстик издавала такой сухой громкий щелчок, как выстрел из ружья. И какая корова, овца или коза могли ослушаться при таком предупреждении? Самые заводные из них, иногда редко отведавшие и на себе такой исход волны, тут же поворачивали к стаду. Больше усмирял непослушных, конечно, громкий выстрел кнута.
А заводные были всем нам известны. Их вся деревня знала. Причём, совсем даже и не коровы, а козы тёти Любы Силиной. Коричневые такие козы, рогатые. Это вообще были невозможные существа. В крови у них, наверно, осталось что-то горное. Не вместе со всеми, овцами там какими-то и коровами. Да и пища им по душе другая требовалась. Полынь, например, ветки редких кустарников или деревьев. А если дерево у пруда было наклонено, то козы ухитрялись и по стволу добраться до веток повыше, да и подальше от берега. А стадо ведь как, если кто-то в сторону пошёл, и оно всё за ним. Первый – он и есть для всех поводырь. За их вредность этих коз следовало бы приравнивать к корове при оплате труда пастуха.
Наши деревенские пруды были обсажены вётлами. Какие-то из них были совсем молодыми, стройными. А часть уже разрослись, да и стали растрескиваться от времени, так что большие их ветви стали наклоняться к земле или воде. Так вот, коза по этой наклонившейся ветке смело доходит почти до самого её окончания, чтобы полакомиться листочками. И не падает. Сколько приходилось наблюдать – всегда исход для козы благополучный…