Придя домой, бабушка снимала праздничное платье, надевала канифасовую юбку и начинала хлопотать по хозяйству. После обеда она любила посидеть рядом с Барункой, положив голову ей на колени, чтобы та поискала у нее в волосах, а то, мол, что-то чешется. Обычно в это время она засыпала, а проснувшись удивлялась:
– А я и не заметила, как глаза-то закрылись!
Днем бабушка уходила с детьми на мельницу, так уж было заведено: ребятишки радостно готовились к этой прогулке. У мельника была дочка Манчинка, ровесница Барунке, добрая и веселая девочка.
Перед воротами мельницы между двумя липами стояла статуя святого Яна Непомука (Ян Непомуцкий – чешский католический святой, священник, мученик); тут по воскресеньям сиживала после обеда пани мама с Манчинкой, а к ним иногда присоединялась какая-нибудь кумушка из Жернова. Пан отец стоял возле и, поигрывая табакеркой, что-нибудь рассказывал женщинам. Едва заметив идущих вдоль мельничного ручья бабушку с внучатами, Манчинка вскакивала и бежала им навстречу: пан отец в неизменном светло-сером кафтане, туфлях и засученных штанах, не спеша направлялся с жерновской кумушкой вслед за дочкой; а между тем пани мама торопилась на мельницу: «Надо приготовить кой-чего ребятишкам, чтоб они поскорей угомонились». И раньше чем являлась детвора, в саду пол окнами или на островке был накрыт стол; зимой детей кормили в доме. На столе появлялись румяные пироги, хлеб, мед, масло и сливки. На десерт пан отец приносил корзиночку яблок и груш, сорванных прямо с дерева: иногда пани мама насыпала в плетенку чернослива и других сушеных фруктов. Кофе и тому подобные господские напитки в то время не были в употреблении у простого люда.
– Вот хорошо, бабушка, что вы к нам собрались, — говорила пани мама, пододвигая старушке стул, — а то, если бы вы не пришли нынче, мне бы и праздник не в праздник! Отведайте, пожалуйста, чего бог послал!
Бабушка ела мало и просила пани маму, чтобы она не закармливала детей, но толстая мельничиха только посмеивалась.
– Вы уже в летах, так не удивительно, что у вас нет аппетита, а дети, боже ты мой, их ведь никогда не накормишь! … Взять хотя бы нашу Манчу: когда у нее ни спроси, вечно она голодна.
Дети весело смеялись и были вполне согласны с пани мамой.
Получив от пани мамы по пирогу, детишки убегали за сарай. Теперь бабушка о них не беспокоилась. Они играли в мяч, в лошадки, в краски, во все игры, какие только знали. Ожидали их всегда одни и те же товарищи: шестеро малышей-погодков: если поставить их рядом — словно трубки органа. Жили они в ветхом домишке за трактиром, где прежде трепали лен. Отец ходил по округе с шарманкой, мать стирала, латала детские рубашонки и работала поденно за кусок хлеба. У этих бедняков ничего не было, кроме шарманки и шестерых «карапузиков», как называл их пан отец. Несмотря на это, ни по шарманщику с женой, ни по их детям не было заметно, что они терпят нужду. Все шестеро были как огурчики, из лачуги нередко неслись соблазнительные запахи, и у прохожих невольно текли слюнки. Когда дети с лоснящимися от жира губами выбегали на улицу, соседи удивленно спрашивали друг друга:
– И что это жарят Кудрновы?
Однажды, вернувшись от шарманщика, Манчинка рассказала матери, что Кудрнова угостила ее куском зайчатины, такой вкусной, даже передать невозможно, вкуснее миндаля.
«Зайчатины? Да откуда же они ее взяли? Неужто Кудрна ворует в лесу дичь? … — подумала мельничиха. — Ну, ему несдобровать!»
Пришла Цилька, старшая дочь Кудрны, как всегда с грудным младенцем на руках; этой девочке вечно приходилось кого-нибудь нянчить; что ни год в семье появлялся новорожденный. Мельничиха тотчас спросила ее: