– До свидания, мама, – говорит Коля и целует ее. – Не хворай. И не давай этим субчикам на себе ездить, – он кивает в сторону Шуры. – Береги мать, – обращается уже к нему, – не обижайте ее.
– Кто ж ее обижает? – Шура пожимает плечами. – А ты попробуй заставь ее минутку на месте посидеть, у нее ж в одном месте шило.
Бабушка и не думает жаловаться сыну, но не удерживается, чтобы не ответить:
– Будет шило, когда тебя до булочной не прогонишь!
– Внуку не дала трудового воспитания.
– Внуку! Внуку! Тебе он не сын, что ли? Ему учиться надо. Легко ли на одни пятерки учиться? – несердито задирается с зятем бабушка. – И погулять не грех, молодой еще, не то что мы с тобой – старье.
– Гляди-ка, Николай, меня с собой сравняла. – Он вроде смеется, но, похоже, немного задет.
Коля лишь усмехается:
– Ты у нас совсем юноша.
– Юноша не юноша, а мужик я еще крепкий, – настаивает Шура. И поторапливает бабушку: – Пошли, как бы нам с тобой в Ленинград не уехать...
В трамвае сейчас уже поменьше народу, они легко входят и садятся друг против друга, трамвай трогается и едет, а бабушка ничего не видит – только лицо сына в окне уплывающего от нее вагона. И все мысли только о нем. Помолчав, делится ими с Шурой:
– Хорошо они все ж таки теперь живут. С тех пор как квартиру в шестьдесят четвертом получили. Две комнаты, у Коли с Ларочкой свой угол, у Игоречка – свой. А то столько лет теснились. Не лучше, чем мы, в нашем гараже.
Шура не отвечает, уставился в черное стекло. И слыхал уже не раз, и неинтересно ему все это. Но бабушке поговорить охота:
– Какое у Коли детство было тяжелое, а в люди вышел. Он трудиться любит. И Ларочка – культурная, образованная женщина... А что Наденька в институт не поступила, так не ее вина, ей работать пришлось, чтобы братья учиться могли. Наденька...
Но тут Шура вскакивает с места:
– Ты домой езжай, а я здесь сойду.
– Куда же ты на ночь глядя?
– К Тосе обещал.
– Ступай, – соглашается бабушка. Она, конечно, не может запретить, но уж так ей не по душе, что он сейчас отправляется к сестре. Опять небось напьется. Там выпить любят, что сама Антонина Зосимовна, что ее муж. Хоть и работает начальником на своем заводе – кем, бабушка в точности не знает, – а пустой человек. – Ступай, – говорит она. – Да в меру пей.
Шура, не отвечая, уже пробирается к выходу.
Бабушке тяжело идти в опустевший свой дом, но куда ж теперь денешься?.. И когда, войдя, она видит свет в маленькой комнате – Сереженька дома! – радуется невесть как.
– Дядю Колю проводили, – сообщает она внуку. – Ты что ж пораньше прийти не постарался, проститься?
– Не мог я раньше, – говорит Сережа, не отрывая глаз от книги, которую читает, сидя за столом.
– Не мог так не мог, – кивает бабушка. – Ужинать тебе согреть?
– В институте поел.
– Ты от дома не отрывайся, – говорит с назиданием бабушка. – Если мамы нет, так дом остался. И отец. Отцу сейчас худо.
– Ничего. Он себе лекарство нашел.
– Какое еще лекарство? Чего ты городишь? – И догадывается: – Ты про водку, что ль?.. Нехорошо так, Сереженька. Папа не пьяница вовсе, а если с горя... Он человек больной.
– Он больной, а умерла мама.
– Мама, может, через ленинградскую блокаду умерла.
– Ты мне читать мешаешь, ба.
Но бабушка не унимается, надо внука вразумить, молодой еще, неопытный. Мать умерла, вот и потерялся.
– С отцом ты больно дерзкий стал. Отца надо уважать...
– За что? – язвительно интересуется внук, подняв наконец голову от книги.
– Как это за что? – Бабушка даже не сразу находит слова. – Он же тебе отец. Вырастил, выкормил, образование дает.
– Спасибо.
– Не спасибо, а понимать нужно... Я еще в прошлом году заметила: как ты со строительным отрядом из совхоза вернулся, тебя будто подменили.
– Увидел, как люди живут.
– А мы-то чем не люди? – удивляется бабушка. – Или хуже других?
– Ты – не хуже. Нормальная трудящаяся бабушка, – невесело шутит Сережа. – Ломовая лошадка. А он?..
– Что – он? Он – человек заслуженный... – привычно, но без всегдашней в этом уверенности начинает бабушка. Что это с ней?.. Хочет то же самое повторить потверже, но Сережа саркастически перебивает:
– Заслуженный! Думает, что за войну ему на всю жизнь индульгенцию дали. Будто он один воевал на всем свете. Другие без рук, без ног остались, а еще как вкалывают, а он... Ничего ты не понимаешь.
– Где уж мне, – насмешничает бабушка, но внук сбил ее с толку, не знает, как продолжать разговор.