И вдруг из булочной выходит толстенный такой тип — я ведь нашего заведующего, безусловно, хорошо знаю, — этот в три раза толще и бородища на нем до самого живота, каких теперь и не бывает. И он заявляет громогласно:
— Попрошу расходиться: хлеба сегодня не будет!
Тут народ зашумел, — все больше бабы, как водится, кулаками стучат, визжат, воют… И принимаются даже его бить, заведующего… А он, чем бы уйти, только поворачивается под побои спиной и крякает…
А я, надо вам сказать, не могу равнодушно смотреть, если где потасовка. Меня за это четыре раза в товарищеском суде срамили и в народный суд тоже водили три раза. И штрафы я платила, и в стенгазету меня лепили это с частушками, с фотокарточками. Я как увидела, что они толстяка лупцуют, я, безусловно, сразу включилась в это мероприятие…
Только они его бьют по спине, а я зашла со стороны личности и ка-ак ахну сумкой, так у него полбороды сразу отвалилось! Правда, я в пылу тогда не обратила внимания, что борода привязная… А сдвинула сумку к плечу (чтобы ногти освободить) и давай ему корябать лицо…
Он как завизжит и обратно в булочную. Не тут-то было! Я заняла позицию у самых дверей.
Куда?! — говорю. — А ну, бабы, наддайте ему еще!
Только смотрю: бабы эти, которые только что дрались, смеются теперь… И еще кто-то громовым голосом орет:
— Стоп! Довольно! Стали обратно по местам!
Я оборачиваюсь: кто же это, думаю, команду подает? И нельзя ли и его стукнуть хоть разок?..
Вижу: солидный такой мужчина и одет хорошо. А у самого рта держит железный кувшин, но без донышка. И через этот кувшин голос у него звучит, как все равно громкоговоритель на площади. И все его слушаются: становятся по местам…
Только этот толстяк, которого я так отделала, он говорит уже набекрень ртом — из-за поцарапанности от меня:
— Слушайте, тут одна старуха меня на самом деле поцарапала и избила! Нельзя же так!
Другой мужчина, который рядом с тем, что при кувшине, он объясняет:
— Да я даже не знаю, откуда она взялась. Это посторонняя старуха. У нас на нее и ведомости нет…
А который при кувшине, — он и оказался самый главный, режиссер, — он приказывает:
— Зачислить ее немедленно. Она играет лучше вас всех!
Я спрашиваю:
— Это кто же, например, играет и во что играет?
Кувшинник мне отвечает:
— Вы играете у нас на съемке: мы для кино снимаем. И очень вы живо даете образ разъяренной старухи эпохи Февральской революции. Даже вы немножко чересчур покарябали этого артиста, который играет роль владельца булочной…
Я тогда к толстяку:
— Вы уж простите меня за ради бога!
А он:
— Ладно уж!.. Только следующий раз вы помягче деритесь. И если можно, то без ногтей…
Я говорю:
— Что же вы думаете, я теперь каждый день буду вас так вот утюжить? Попала я к вам в съемку нечаянно, а сейчас куплю хлеба и пойду домой: меня старик мой ждет и, наверное, уже ругается…
Тогда этот, ну, который с кувшином, шутит:
— Уж если вы с посторонним артистом так расправились, то вам своего старика укротить, наверное, раз плюнуть! Но, между прочим, я вас прошу остаться: мы еще разочек снимем эту сцену, а потом будут другие эпизоды. И вы нам очень пригодитесь, как колоритная фигура.
Я говорю:
— Это булочки, я знаю, бывают калорийные. А у меня фигура поджарая…
Ну, меня сейчас уводят в сторону, объясняют, куда мне приходить к ним в кино деньги получать: за то, что я этого толстяка изувечила, мне причитается… А потом снова выстраивается очередь, товарищ с кувшином кричит:
— Начали!
Толстяк выходит с подклеенной наново бородой, бабы кидаются его бить, а я уж не могу: я не артистка, я по-нарочному драться не умею…
Но тут выбегают — кто бы вы думали? — городовые, царские полицейские! И начинают хватать людей из очереди: арестовывают, значит. И меня двое потащили под руки. Ну, тут я им себя показала: как стукнула одного мордастого, так он кубарем покатился по земле…
Этот главный через свой кувшин кричит мне:
— Молодец, бабка! Дай теперь этому — с рыжими усами!..
Я услышала и опять остановилась.
— Тьфу, — говорю, — ну вас с вашим киною! Я же забыла, что это все по-нарочному… Но, между прочим, городовые настоящие были поздоровее ваших. Они, например, как хватали людей? Руки за спину завернут и ведут. И не вырвешься! А ваши прямо рохли!
Главный говорит:
— Она права. Вы учтите это!.. Городовые, я вам говорю! А вы, бабушка, еще имеете какие-нибудь замечания?