Я ходил возле погреба, заглядывал туда, но мама сейчас же говорила: “Что ты там забыл? Не раскрывай дверей! Иначе весь лед растает зря, и уже в августе ничего не будет!” Я знал, что это не так, и что льда хватало до нового снега, но шел правее, где были ворота в огород. Еще правее стоял амбар, клуня, свиной теремок, забор, а дальше были курятники, гусятники, хлева, конюшни, теплые коморы для цыплят, барашков, поросят, телят или лошат, потом коморы с разными лопатами, граблями, шорная с хомутами, где часто трудился Михайло, потом еще комора с семенами, макухой,[26] комора Михайлы с печью, кроватью, скамьями, столами и иконами, еще одна закутка и — летняя кухня, в виде просторной крестьянской хаты. Наверху шли бесконечные чердаки с голубями. Там я бывал часто, и голуби меня не боялись. Надо было собирать подросших голубят, входивших в перо. Их всегда готовили к обеду, в сметане. Если бы мы этого не делали, голуби быстро расплодились бы, заполнили бы двор и сад, и тогда бы — “съели нас с тобой!” — делая страшные глаза, говорил Михайло. Голубиная плодовитость была необычайной! Гнездо еще было занято тремя птенцами, а рядом сидела уже на яйцах голубка. Отец прилетал, кормил детей и голубку, а сам выбивался из сил, потому что не мог вовремя поесть! И чем только голуби не питались! В зобе молодых мы находили разное зерно, макуху, зеленые комочки травы, жучков, стебельки, зерна злаков, червячки мух, что хотите! Голуби — всеядные птицы. Они клюют и ежевику с малиной и арбузные, дынные корки. Для них важно, чтоб было побольше. Конечно, ели они и картошку или подсолнух, а то клевали просо, ячмень или овес.
Если дома не нравилось, они летели в степь, где было много всякого травяного добра. Овсюк, или перей[27] они поедали в большом количестве. Паслись и на землянике, особенно, если год был урожайным. Любили они и всякие корешки. С зари до вечерней зари они ворковали, взлетали, кружились в небе. Внизу же неистово пели петухи, ржали кони, лаяли собаки. Иногда возникал еще мягкий шелест листвы родного сада, поднятый ветром, или доносился колокольный звон, стук колес с дороги, или чьи-то голоса. И все видимое, все звуки, люди, слова были частью меня самого, входили в меня и оставались во мне.
Вот этого больше и нет! Окружающий меня в старости мир моей частью не является и в меня больше не входит. А тогда, помню отчетливо и ярко, входил, и я свою общность с окружающим сознавал. Что делать! То была Родина, которой ничто не заменит! Как много есть людей, которые этого даже никогда не почувствовали, а жили и дышали родным ветром, так и не зная, что он — родной! “Ну какая разница! Ветер есть ветер, в Америке, Африке, один и тот же”. — Тот да не тот! И похож, и даже, вроде, пахнет дальним дымком, да не тем дымком, и не так пахнет! И птички — не те, и — мухи, и пчелы. Осы — и даже надоедливые осы — не те. Не те, да и только! Ну что вы со мной поделаете? Говорю вам, не те, а во всем этом Родина и заключается. Не в одних людях и их делах! Самое расположение земной точки, где вы родились, высота солнца, сила света, трава, деревья, животные, все сочетание частей, свойственное Родине, неповторимо, и нигде на земле нет другого подобного места! В мои семь лет я, конечно, этого не знал, но я чувствовал и запоминал свои чувства. Сейчас я ими живу! Если бы кто стал мне доказывать, что это не так, я не задумываясь послал бы его ко всем чертям! Как это — “не так?” Я сам хозяин моим чувствам и сам определяю, что — “так”, а что — не так! Никаких советников мне и не требуется. Обойдемся своими силами. Особенно же ненавистны мне такие молодцы, что говорят: “У трудящегося нет отечества”. Это — лжецы! Отечество есть даже у самого шелудивого пса, какая-либо конура, где он увидел первый свет и где его ласкала мать. А о таких двуногих лучше не будем говорить. Они повинны в крови сотен миллионов людей. Однажды день настанет, и они за это заплатят.
За погребом и ледником начинался малинник, полный красной, почти черной, розовой и желтой малины. Тетя Анна любила варить разное варенье и настаивала, что розовая малина — самая пахучая. Михайло, слыша это, хитро щурился и говорил: “Ну, пускай так и будет!” Я потом сам нашел, что вся малина пахла одинаково. Однажды я это высказал Прабе. Та засмеялась и односложно буркнула: “А вот я тетке скажу!” Я уже знал, что она ей не скажет, но на всякий случай добавил: “А может, тетя лучше знает”. Праба посмотрела долгим взглядом, но ничего не сказала. Вечером она что-то рассказывала маме, обе они смеялись, а Михайло, которому я решительно все рассказал, улыбнулся и заметил: “С бабским родом надо хитрить, да и то не всегда сделаешь, как надо!” После плюнул и добавил: “Есть такие, что и хитрость не поможет”. Я был смущен: как же это — бабский род, когда дело касалось Прабы и даже мамы? Михайло же вывернулся, сказавши: “Оно конечно, наши Праба да ваша мама… ну, а бабский род уж такой…” Я обрадовался, ибо слова его, значит, ни Прабы, ни мамы не касались, а относились к чему-то постороннему. Это же — самое главное!
За забором, отделявшим от двора огород, был малинник, а еще дальше виднелись первые яблони плодового сада, и правее — виднелся длинный деревянный дом, где хранились зимние яблоки. Туда можно было входить только когда приходил отец. Там было множество полок, где лежали яблоки, столов и ящиков. На столбе посредине помещения висел градусник и на полу стояло ведро воды. Иногда отец приказывал принести еще ведро. Воздух там был чистый и насыщенный яблочным запахом. Зимой протапливали небольшую печку, чтобы разогнать холод. Я любил туда заглядывать. Отец при этом всегда давал мне хорошее яблоко, а я, поблагодарив, торопился к Михайлу, чтобы поделиться с ним. Он яблоки любил и с удовольствием, перекрестясь, ел и жмурился. — “Что, хорошо?” — спрашивал я. — “Самый тебе смак!” отвечал он: “Яблоко, брат, Бог дал человеку для радости!” В этом был уверен и я, и мог их есть целый день, без устали.
Праба только ворчала: “Ну, ну! Не торопись! Еще объешься!” Но как это можно было объесться яблоками? Михайло все же говорил: “Оскомину набьешь! Зубы будут болеть! Это дуже[28] нехорошо”. И я, помню, только однажды чуть перехватил, и было, действительно, дня два неприятно.
Как-то после сбора яблок, когда капуцины и георгины стали особенно пышно цвести, а молодые петушки начали жестокие драки и стали пытаться петь по-взрослому, но могли только прокричать два слога, Праба сказала: “Надо Яшку за крупчаткой[29] послать: Овсеня близко!” Яшка был подслеповатый мужик, не особенно дюжий, а толковый. Крупчатка нужна была на большие пироги-круглики, что пекли у нас, весной — Ярилин круглик, летом — на Ивана Купала и на Спожин, потом на Спаса, на Овсень к Покрова, и Колядино Коло к Рождеству и Новому Году. Яшка взял телегу, коней, запрёг и поехал.
Скоро он вернулся с несколькими мешками крупчатой муки и другими покупками. Я слышал, как он в летней кухне отчитывался перед Прабой: “Отож мука — четырехнолька,[30] сами знаете, почем, а в ящике узюм. Взял я белый, хотя предлагали черный. А вдруг нужно было белый, а вы не сказали, какой? Так узюм по шести копеек фунт.[31] Ванилевая палочка,[32] кардамун,[33] значит на четвертак. Ну, конфеты по сорок копеек, коробица мындального[34] масла шесть гривен. Обратно, пастила-сливянка по гривенику. Шахрану[35] не было. Поедут в Ростов на ту неделю за шахраном…” — “А почем за говядину платил?” — спросила Праба. — “Она на вид хорошая”. — “Самой лучшей просил. Дали по двенадцать копеек фунт”, — ответил он. Говядина оказалась превосходной. В деревне говядина — редкость. Все больше птица, свинина, баранина, рыба. За мясом ездили на станцию, где говядина была каждый день. Там же покупали и другие товары, каких в деревне не было. Шафран да кардамон мужики брали только на Рождество да на Пасху, и то — редкие. На станции же бывали казачьи офицеры, учителя, доктор, железнодорожное начальство. Им такие вещи требовались.
26
Макуха (укр.) — жмых(и), макуха (обл.), выжимки. Жмых — семена масличных р-ний после выделения из них жира прессованием; побочный продукт маслоб. произ-ва. Концентрир. корм для с.-х. ж-ных с большим содержанием протеина (15–40 %); один из компонентов комбикормов. (
27
Пырей м. злак, трава Тriticum repens.
28
Дужий зап. южн. кур. твер. калужск. дюжий; сильный, крепкий, о человеке, о ветре и пр. Дужа, дуже нареч. очень, весьма, больно, сильно, гораздо, крепко, порато. (
31
Фунт (
32
Ваниль ж. пряное, тунеядное растение Западной Индии, из семьи орхидеев (кукушачьи слезки), Vanilla; душистые стручочки его идут в пирожные и шоколад. (
33
Кардамом, кардамон м. пряное растение Аtоtum cardamomum. (
34
Миндаль м. дерево Amygdalus communis и плод или орех его. Amygdalus nana, дикий миндаль или бобовник, см. персик. (
35
Шафран, растенье Crocus sativus; идет на краску и, как пряность, в печенье. (