Они уселись, по вчерашнему, на серый плоский камень. В траве неугомонно стрекотали кузнечики, заглушая своим треском тихое журчанье ручья, стремительной змейкой сбегавшего по камешкам. А Ненси чудилось, что все звуки природы: и шелест листьев, и звонкое ликование насекомых, и нежная песня ручейка — все это происходит в ней самой, в ее груди, чередуясь с частыми биениями сердца.
— Ну, вот вы какая сегодня!.. — грустно сказал Юрий. — Вчера были такая веселая, а сегодня молчите.
— Я сердитая, — отрывисто произнесла Ненси.
— Вы не можете быть сердитая. Вас, верно, обидели, и вы грустная оттого.
Ненси вскинула на него глазами и точно что-то вспомнила.
— Ах, да!.. — все тем же отрывистым, мрачным тоном проговорила она, насупившись. — Правда! Это вы меня обидели, вы!
Юрий даже привскочил на месте.
— Я?.. О, Боже мой, как же я мог обидеть вас?
— Да, вы. Я даже из-за вас плакала… А бабушка мне говорила, что никогда не надо плакать из-за мужчин, а всегда они должны плакать из-за нас… А я, вот, плакала.
Юрий сидел совершенно уничтоженный и пораженный. Как мог он, как смел он обидеть эту неземную, прелестную девушку — и чем? он ломал себе голову.
— Да, вы меня обидели. Зачем вы так скверно играли вчера, — зачем?
Юрий прошептал что-то в роде извинения и весь красный, поддаваясь непосредственному влечению сердца, хотел взять ее за руку, но испугался сам этого движения и потупился.
Ненси тоже вспыхнула, зато прежняя смелость вернулась к ней опять.
— Послушайте, я вам прощаю… только на первый раз! Больше вы не должны так играть. Слышите?!. И главное, — в последний раз, перед моим отъездом в Париж, вы должны сыграть мне «Warum» точь-в-точь как тогда играли, когда я слушала в кабриолете, а вы этого не знали, да и меня не знали… Хорошо?
Юрий вздрогнул.
— Вы разве уезжаете?.. И скоро?
— Да, в Париж. А — вы, вы любите Париж?
— Я его не знаю.
— А-а! Так вам никогда не было по настоящему весело!.. — с сожалением заключила Ненси.
— Я все мечтаю когда-нибудь, когда окончу музыкальное образование… увидеть…
— Нет, поезжайте, поезжайте как можно поскорей!.. Там так весело, так все красиво: и люди, и экипажи, и улицы!.. Чуть только наступит утро, а улицы уж полны народом и все бегут, бегут, бегут… и вас охватывает необыкновенное веселье, и вам хочется тоже вместе со всеми и за всеми бежать, бежать… Экипажи снуют, хлопают бичи, кричат разносчики… Невероятный шум, гам… Ах, как весело!
Глаза Юрия загорелись огнем любопытства.
— А исторические памятники?.. Ведь это город великих исторических переворотов… — проговорил он с тайным трепетом в груди.
— О, еще бы!.. — подхватила Ненси, сделавшись тоже серьезной.
Она почувствовала свое превосходство перед ним, по части всяких сведений, и роль ментора пришлась ей видимо по вкусу.
— Еще бы… Я все, все знаю!.. Июльская колонна[49]… Там надпись… Знаете какая?.. — и она с важностью проговорила: — «А la gloire des citoyens Français qui s'armérent et combattirent pour la défense des libertés publiques»…[50]
— Как? как? повторите, пожалуйста! — взмолился Юрий. — Я запишу — это очень интересно.
Ненси охотно исполнила его просьбу, и Юрий аккуратно занес в свою записную книжку надпись Июльской колонны.
— А Place de la Concorde?..[51]- все более и более увлекалась Ненси. — А Тюльери?.. Лувр… Вы так и видите живыми всех этих Генрихов, Людовиков… Потом картины: Мадонна Мурильо… этот лик действительно святой… и ангелы, и воздух!.. А Версаль? Все эти залы… Прелестная Мария Антуанетта и… эти события… Там есть картина удивительная: «Dernier Арреl»[52]… Что-то величественно страшное!..
Юрий смотрел на нее с восторгом. Он был серьезный юноша — много читал и много знал — но тот блеск, та свобода, с какими его юная собеседница говорила о вещах, которые ему представлялись только в мечтах, как что-то далекое, недосягаемое — совершенно подавляли его. Он чувствовал себя совсем ничтожеством перед этою, по его мнению, необыкновенного ума и образования девушкою. Он готов был расплакаться, стать ее вечным рабом.
— Ну, прощайте, — прервала свою речь Ненси, протягивая ему руку. — Меня уж, верно, ищет бабушка.
Он дрожащею рукою пожал ее маленькую, пухленькую ручку, а в выражении его больших красивых глаз, за минуту перед тем сиявших таким невыразимым счастием, вдруг появилось что-то горькое, печальное. Их свет потух — они смотрели понуро.
От Ненси не укрылась эта перемена, и самолюбивое, тщеславное чувство приятно защекотало ее юное сердце.
50
«Во славу французских граждан, выступивших с оружием и сражавшихся в защиту публичных свобод».
52
«Последний звонок». Имеется в виду картина Шарля-Луи Мюллера (Charles-Louis Müller) L'Appel des dernières victimes de la Terreur à la prison Saint Lazare à Paris les 7–9 Thermidor an II («Звонок для последних жертв Террора в парижской тюрьме Сен-Лазар 7–9 термидора 2-го года Республики»), находящаяся в музее Версаля.