Няня поморщилась: как бы не впал этот Ильинский к благочинному в немилость. Но следующие Санечкины слова ее успокоили.
– И смеются все: «Не у тех благословение просишь. Надо бы у няни, она в доме голова!»
Няня зарделась. Скажут тоже!
Санечка опять на шепот перешла, прямо няне в ухо:
– Ах, нянечка, я такая счастливая! Он – хороший!
– Да откуда же этакий хороший взялся? – ревниво спросила няня.
– Как откуда? От тебя! – заявила Санечка. – Он за тобой хвостиком пришел!
– Не знаю я никаких Ильинских, – пробормотала обескураженная няня.
Санечка рассмеялась.
– А Никольскую церковь на выезде из города знаешь?
– Рядом с воротами? Кто ж ее не знает. Я там редко бываю. Разве что ехала к сестре и остановила возницу записочку напоследок подать, – с недоумением заметила няня.
– Именно! Все так и делают! А причта там кот наплакал. Потому что прихода постоянного нет. Ильинского туда из семинарии помогать послали еще с год назад. Говорит, записочки принимал. И то одна странница подаст «за здравие Санечки», то вторая. Видимо, из тех, которых мы с Улечкой обедами кормили. А то несколько девочек наших ехали к родне и заглянули записочки оставить. Он у людей спрашивает: «А как имя полное писать: Александра или Ксения?» Никто не знает, говорят: «Пиши: «Санечка», а Бог разберется». Он и привык так принимать. Однако любопытство разбирать стало, что же за Санечка такая, – Санечка рассмеялась.
– А я тут при чем? – Няня любовалась на свою голубушку.
– Помнишь, когда я болела, ты куда ходила за меня молиться? – спросила Санечка и замолчала, таинственно улыбаясь.
– Да куда я только не ходила! – проговорила няня и ойкнула: – Настена! Она мне подсказала, что мало кто знает, но в Никольской, на выезде, икона великомученика Пантелеимона с мощевиком! Я и собралась мощам поклониться и свечечку поставить.
– Ты у Ильинского спросила, где тут образ Пантелеимона целителя. И обронила, что Санечка болеет, очень надо великомученика попросить о здравии. А он сам себе удивился: вымаливает невесту, богобоязненную, добрую, а ведь уже год слышит от людей: «Санечка» да «Санечка». Видимо, любят эту Санечку. Дай, думает, хоть одним глазком взгляну. За тобой вышел хвостиком и к нашему дому пришел.
– Ах ты ж какой шустрый! – изумилась няня.
– Нет, что ты, он дойти дошел, но оробел. И назад повернул. И так с месяц туда-сюда ходил. Уже и я выздоровела, и ты уехала. Однажды ему навстречу от нас эконом семинарский попался, он к матушке по делам заходил. И я возвращалась, уже не помню откуда. Мы втроем столкнулись, и отец эконом нас представил друг другу. Ильинский смущался поначалу, все повторял: «Только не смейтесь надо мной, Санечка», когда мне целиком историю рассказывал. Ох, нянечка, он такой славный!
Няня во все глаза на свою счастливую Санечку смотрела.
– Да что ты в нем нашла? – проговорила няня не слишком и ворчливо – она уже таяла. Раз Санечке хорошо, то и ей хорошо. Но тут же встрепенулась, потому что Санечка выдохнула со смешком:
– Он архангелов видел.
Няня напряглась. Она не знала, как так поаккуратнее выпытать. Санечка сама рассказала:
– Я у него спросила, почему он в семинарию решил идти. Я думала, он ответит «Бога люблю» или что-нибудь возвышенное, про духовную жизнь. Потому что он точно не из тех, которые просто по стопам родительским отправились. А он говорит: «Мне лучше всех братьев грамота давалась. Мать к отцу приставала: «Отдай его» да «отдай дальше. Способошный он. Пускай выучится». Мне учиться нравилось, но зачем мне та учеба сдалась, не сильно понимал. И сам не просился. Озоровать любил. Ох, сколько меня секли за проказы! Ранней осенью мы у дядьки гостили проездом, он не причетник, как отец, а дьячок. Рядом – барский сад яблоневый. Я тем же вечером полез за яблоками. Спрыгнул с забора, выпрямиться не успел, гляжу – а через забор два здоровенных детины переваливают – тоже, видать, за яблоками. Семинаристы. Крылья бумажные приделали к спинам. Затейники. Сторож услыхал шум, с ружьем наперевес к ним. А они ему басом напевно: «Опусти ружжо, старче». Он опустил, хотя оно, может, и не стреляло, с таким еще Ермак Сибирь покорял. Идет ближе, совсем дряхлый дедушка. Семинаристы обратно на забор взбираются. Сторож одного поймал за сапог. Тот как запоет: «Гаврила, Гаврила, схватили Михаила, за десну его ногу, ударь громом, осыпь жаром!» У второго кадило с углями. Как махнет он в сторону бедного сторожа кадилом! Угли как посыплются! Сторож ахнул и отпустил. Семинаристы к себе, я выждал и тоже к себе. Назавтра пришел сторож к дядьке моему, рассказывает: «Не поверишь! Ангелы повадились за яблоками. Своими глазами видел!» Сам такой старенький, что глазки те слезятся. А он крестится и умиляется. Дядька смеется: «Семинаристы, чтоб их, бесчинствуют, вконец обнаглели, надо начальству доложить». А сторож ему не верит: «Архангелы лично спускались. С крыльями. Не жалко и претерпеть ради них. Сподобился на старости узреть. Крылья!» И так мне стыдно стало, как будто я сам его дурил. Ну, думаю, как же так, духовные лица, и негоже себя ведут. Разве можно лицам духовного звания плохо себя вести? Хватит мне озоровать! Духовное лицо пример должно подавать. Потому что на виду. У меня с того случая озорство как отрезало. Подготовился в семинарию. Как «ангелов» увидел этих, так сразу все и понял».