Откуда Нюрка его уже знает?
К вечеру пришел отец. Уставился с недоумением на гостя.
- Нюрка вот пожалела, - развела руками мать.
- Кто таков?
Женщины пожали плечами.
- Цыган, что ли? - нахмурился отец, встретив взгляд карих глаз.
- Кто ж его знает. Еще не приходил в себя, - вздохнула мать, - не ровен час, помрет у нас в доме.
Отец поднял из вороха одежды незнакомца, приготовленной к завтрашней стирке, пиджак. Городской, щегольской, горчичного цвета. Прощупал его.
- О! - осветилось его лицо.
Вспорол прокладку толстого шва. В слоях ткани нашлись две серые крупные монеты. Нюрка разглядела на одной скачущего на мускулистом коне короля в тяжелых латах.
Отец задумчиво покрутил монеты в руках. Он таких не видел. Попробовал на зуб.
- Серебро, - сказал удовлетворенно, попытался разобрать незнакомую надпись.
- Лях он что ли или литвовин?
Поглядел на парня.
- Как бы не цыган, - заключил. - А деньги украл. А уж как спрятал хорошо!
- Ой, очнется, обворует и сбежит, - огорчилась мать.
- Нет, - с убеждением сказала Нюрка. - Он не мог своровать!
Больше отец ничего не нашел в одежде приблудного. Монеты оставил на краю стола.
Парень открыл глаза, Нюрке показалось, что он смотрит на нее, как будто знает, узнал. Она улыбнулась. Он улыбнулся и заснул.
Нюрка от этой его улыбки легла спать абсолютно счастливой. Она будто согрелась после того, как долго-долго мерзла.
Утром подскочила стирать. Так приятно было брать в руки его одежду. Штаны добротные, но по цвету совсем не для такого пиджака. Нюрка на всякий случай еще раз ощупала этот пиджак. Не намочить бы какой важный документ. Что-то ее смутило, она распорола воротник. В картоне, придающем форму, Нюрка нашла фотографию.
Настоящую фотокарточку она один раз уже видела. У дяди Мыколы висела, прибитая гвоздем к стенке. Кто-то из родственников передал ему через вездесущих цыган. Наверное, что-то еще было, но разве цыгане отдадут какую стоящую вещь. Дядя Мыкола показал соседям изображение четырех хлопцев и девушки и повесил у себя на видном месте.
- Может, не надо? Спрячь, - спросил кто-то из мужиков.
- Пускай. Браты и сэстра.
Мужики перекрестились на пустой угол. Нюрка тогда поняла, что людей с фотографии уже нет в живых.
С кусочка картона смотрела на Нюрку барышня. Вся такая городская, в нарядном платье, беленькая, с завитыми локонками. На шее у нее была ленточка с камушком. Кружева. Чисто королевна.
Но... как же так? У него есть - нет, не жена, Нюрка была в этом уверена - невеста? Может, это сестра, правда, беленькая...
Нюрка перевернула карточку. Незнакомые слова латинскими буквами. Пририсовано сердечко и голубок. Какие тут сомнения.
- Что ты там? - крикнула мать.
- Ничего, иду, - Нюрка спрятала фотографию в карман фартука.
Она никому не покажет, раз он так старательно прятал от посторонних глаз, бережно пронес через все свои страдания. Не покажет чужим то, что ему так дорого.
Одежда высохла. Нюрка не так ловко, как было до того, зашила обратно в пиджак на старые места и монеты, и карточку.
Вечером зашел дядя Мыкола. Прислушался к словам, что быстро лепетал парень в бреду.
- А я его трошки разумею. Бульбаш чи лях. Точно.
- Темный такой белорус или поляк?
- А что? Бувають.
Гостю не лучшало. Нюрка слышала ночью слабые постанывания. Не выдержала. Встала на колени, прижала руки к груди, зажмурила глаза, вызывая в памяти образ Божьей Матери с Младенцем.
Отца возили на лесозаготовки для шахтных нужд. На пепелище какой-то хаты он подобрал и спрятал за пазуху икону. Хорошо, не обыскали. Привез домой. Небольшая доска с печальными безыскусными ликами. Младенец, хоть и маленький, но выглядел отроком и одет был во взрослую рубаху. Матерь держала Его на руках, а Он благословлял.
Икона треснула посредине и посредине же обгорела. Наверное, балка на нее упала во время пожара.
Нюркина мать обрадовалась иконе, как дорогому гостю. Засуетилась. Поцеловала.
Долго думали, куда спрятать. В доме открыто держать нельзя. Положили под половицу. Но мать огорчилась, неровен час, наступит кто-нибудь ногой на то место. Нюрка слышала, что собирались закопать в саду. Так и не узнала, куда дели. Ей не сказали.
Это событие - единственное, что связывало ее с верой. Может, не единственное, только другого она не помнила. Жизнь до Волчьей Балки стерлась у нее из головы. От той, прежней жизни в памяти осталась почему-то одна чашка. Маленькая чашка на большом столе. Настоящая, фарфоровая, белая с золотым ободком и коричневой шишкой на боку. И все.