– Га?
Рая решила, что Тарас не расслышал и надо повторить вопрос, только смутила ее неожиданно наступившая тишина. Тут быстро вмешался дядя Мыкола, отцовский приятель, он как раз стоял за ними:
– Да ты, Тарас, нэначе оглох, дытына пытае, кого любыш, Сталина чи Ленина. Так ты прямо и видповидай, обоих люблю. Обоих, Раечка, он любит. Давай, Тарас, не задерживай людей, отпускай поскорее.
– А! – глаза толстого продавца приобрели осмысленное выражение, он громко застучал гирями.
Отец забрал свой сверток, они вышли на крыльцо, отец опустил Раю на землю, а сам присел на ступеньку вместо того, чтобы сразу идти домой. Раечку испугало отцовское молчание. Он человек неразговорчивый. Однако молчать умеет по-разному. Сейчас Рае показалось, что он сердит. Не она ли рассердила его? Конечно! Сама она не любит, когда у нее спрашивают, кого она больше любит, папу или маму. Она тогда «бычится» и тоже молчит. И сама из любопытства задала такой же глупый вопрос… Рая растерянно посмотрела на отца, а он глядел куда-то в сторону подвод с шахтерами, вернувшимися со смены. Раздался веселый голос дяди Мыколы:
– Чего зажурывся, Степаныч? На вот, нюхни.
Дядя Мыкола протянул отцу кисет. Раечка знала, что в маленьком мешочке мужики носят табак, тютюн или махорочку. Чем они отличаются, ей выяснить не удалось. Нужен этот табак, чтобы чихать, зачем чихать, тоже не понятно. Рая один раз сунула нос в отцовский кисет, понюхала и чихнула так, что слезы выступили на глазах. Все смеялись.
– Бери, знатным табачком разжился, забористым.
Отец сунул себе щепотку в нос и зажал ноздрю пальцем. Подержал, потянул воздух. Чихнул. Похвалил табак.
– Хорошая у тебя дивчина растет, – дядя Мыкола потрепал Раю по голове.
– Не для этих времен. Наивная.
– Так дитё еще малое. А хорошие люди во все времена хорошие, земля на них держится. Ну бывай, пошел я.
– Спасибо, выручил. Я дар речи потерял, – смущенно заметил отец.
Мыкола, прощаясь, наклонился и сказал Рае в самое ухо:
– Взрослая уже, все понимаешь, не надо про Бога вслух говорить. Ты это внутри храни.
Отец подхватил озадаченную Раю на плечи, «поплыла» она над дворами и собаками и думать забыла обо всем случившемся. Разве что иногда удивлялась, почему мама перестала крестить двери с окном. А может, и крестила, но не при Рае.
Брат
Зима выдалась ранняя и необычно суровая. Уставшие от непогоды и тягот жизни люди с нетерпением поджидали весну. Только зима все тянулась и тянулась. А в первых числах марта на шахте случилось несчастье. Очередной завал, на этот раз крупный и жертв человеческих много. Взрывы произошли под конец смены, часть шахтеров уже вышли из забоя к стволу. Этих подняли на поверхность. Остальным путь отрезало упавшей породой. Их так и не откопали. Через несколько дней спасательные работы совсем прекратили. Объяснили тем, что вряд ли кто-нибудь уцелел. Зачем, мол, рисковать? И участок тот закрыли: старый, выбранный. Наступила весна. А в Волчьей Балке, где жили сосланные на шахтные работы раскулаченные крестьяне, царило уныние. Горевали, что не удалось тела достать и по-человечески похоронить товарищей. Могилой им стала проклятая «яма».
Ямой метко окрестили шахту уголовники, которых селили в Холодной Балке. Волчья Балка подхватила за ними емкое слово. Потомственные шахтеры из поселка Рудыч называли шахту ласково: «Мария». Мыкола обмолвился как-то Тоне, что имя дал бывший владелец, еще до революции, в честь своей жены. Тоня ужаснулась: мрачная память той женщине вышла – гибнут и гибнут на «Марии» люди, однако, это ж надо, как сильно тот человек любил свое предприятие, получается, что так же, как и жену.
Больше пяти лет они с Мыколой в Волчьей Балке, а Тоня не смогла привыкнуть к шахте. Провожала мужа на работу и всякий раз боялась, что больше его не увидит. От всех стуков вздрагивала – не плохие ли вести принесли с шахты. Мыкола говорил ей, что там не так уж страшно и опасно, как она думает. На поверхности и похуже бывает. Лукавил, видать, чтоб Тоня не волновалась. А ее в дрожь бросало от одних слов «горизонт 500». Подумать только, пятьсот метров земли над головой! Что ж там творится во время обвала? Когда нету никакой надежды на помощь? Страсти Господни.
Остается только молиться, чтоб муж живой вернулся. Руки работу делают, а все мысли с ним там, под землей. А сегодня Тоня Мыколу особо дожидалась. Было, что обсудить. Важное.
– Мама! Мамочка! – с воплем влетела в хату дочка.
У Тони внутри похолодело:
– Что случилось?
– Цыгане едут!
Тоня обняла ее порывисто, от сердца отлегло.
Цыгане – единственные, кто из чужих в Волчью Балку заглядывают. Поселенцам что самим не положено покидать Волчью балку, что гостей принимать. Попервой власти цыган гоняли – нечего посторонним шастать там, где сосланные живут. Да разве за цыганами уследишь, закрыли глаза на их появления в местах особого режима. Странно, что вообще власти цыган особо не трогают. То ли за неимущих держат, то ли руки еще не дошли. А для поселенцев приезд цыган – целое событие, большая радость. Цыгане песен споют, счастья в жизни посулят, нужной мелочовки наменяют. И про жизнь в мире за Волчьей Балкой расскажут.