Дочка уже нетерпеливо дергала ее за рукав. Тоня улыбнулась:
– Ну пойдем открывать ворота!
Одно название, а не ворота. Две сколоченные крест-накрест жерди. Собственно, без скотины и лошадей нужды в воротах нету. Но Мыкола их соорудил, как в прошлом своем хозяйстве.
Тоня руками всплеснула, увидев, кто на первой повозке сидит.
Цыган Данила Духов приходился Мыколе дальним, по бабушке, родичем. Мыкола об этом не распространялся: и ему, и цыганам так спокойнее. «Меньше знаешь – лучше спишь» стало Мыколиной любимой поговоркой с тех пор, как привезли их в Волчью Балку. И сам людей не расспрашивал, кто они и почему тут оказались, и про себя лишнего не болтал. Никогда не угадаешь, как невинное слово против человека обернется. Не надо цыганам такой опасной родни, как сосланные.
Цыгане завели во двор телеги, выпрягли лошадей. Попрыгали на землю дети. Сошли с повозок женщины, расправляя с дороги одежды. От вида цыганских юбок Тоня повеселела. Сколько их на каждой бабе надето! С десяток, не меньше! Одна поверх другой, яркие да красивые. Другая жизнь. Со стороны кажется, что без скорбей. Чужая жизнь всегда выглядит легче, чем своя.
– Где хозяин? В шахте? – прошел за Тоней в хату Данила.
– Да где ж ему еще быть, как не в этой яме, – вздохнула Тоня. – Скоро уже воротится с ночной смены.
– Как зиму пережили? – спросил Данила.
Не сдержалась Тоня, не дожидаясь мужа, рассказала, какое случилось несчастье:
– Не достали их. В шахте лежат, там их могила. Деда Ильинского помните?
Данила кивнул: кто ж не знает деда Ильинского, доброй души человек.
– Погиб, – прошептала Тоня.
Цыган перекрестился. Помолчали. Он потихоньку начал рассказывать свои новости. Тоже, против обыкновения, не дожидаясь Мыколы. Привез он, оказывается, Тоне весточку:
– В Озеряновке стояли, родителей твоих видели и брата. Все живы-здоровы, кланяются. Брат большим начальником стал.
– А сестра? – замерла Тоня, странно, что он не упоминает ее сестру.
– Отец велел передать, в город она уехала. Учиться на доктора, – успокоил Данила.
Тоня слушала и ушам своим не верила. Брат в люди выбился. А что, он смышленый, Мыкола его всегда нахваливал. А сестренка-то младшенькая! Тоня смахнула слезу. Она запомнила сестру лупоглазой испуганной девчушечкой – такой, какой последний раз видела. А она, значит, выросла уже во взрослую девушку, доктором будет. Отец, поди, доволен, хоть одну выучил. Слава Богу, семью не тронули, не аукнулось им, что есть у них осужденные родственники. А то ведь и дочке Тони с Мыколой, которая здесь, в неволе, в Волчьей Балке на свет появилась, записали такую же статью, как и у родителей. Невинному дитяти.
Тоня недослышала, о ком Данила дальше рассказывает: «Не жилец, чахотка».
– Какой Иван помирает? – переспросила.
– Как какой? Ваш, – кивнул цыган на фотокарточку, грубо гвоздем прибитую к глиняной стене.
Тоня оторопело уставилась на светло-коричневый кусок картона. Как же она раньше не замечала Ивана на карточке. Точно, все пятеро тут: четыре брата, включая Мыколу с Иваном, и сестра их Дуняшка. Иван еще руку Мыколе положил на плечо. По-братски, понимаешь ли!
...Мыколина мать рано померла, Дуняшкиными родами, отец на германской войне погиб. Бабушка внуков растила. Самый старший Мыколин брат надумал жениться и заодно всех поотделять. Собрались, поехали в город, сделали этот снимок на добрую память. Мыкола жалел, что бабушку не уговорили выбраться к фотографу. Она ж в доме голова, вроде ни во что особо не вмешивалась, всегда давала внукам полную волю, однако все ее совета или хотя бы одобрения спрашивали. Без бабушки не полный получился семейный портрет.
Имущество и землю разделили полюбовно, никто в обиде не остался. Мыколке много и не надо было. Он, как покойный дед, занялся разведением коней. Всего пятнадцать лет исполнилось, а свое дело начал. Позвал к себе бабушку жить. А старший брат взял в свою семью Дуняшку.
За старшим вскорости следующий брат жену нашел, а потом вот этот Иван.
Его свадьбу Тоня хорошо запомнила. Как раз перед торжествами запала она на своего Мыколку.