А дитя все кричало и кричало. Женщины Тоню надоумили овес попробовать давать. Мыкола раздобыл мешочек. С того овса они втроем кормились. Отваром Тоня дочку выпаивала, остатки толкла Мыколе, себе котелок кипятком ополаскивала и эти обмывки подъедала.
Следующей весной уже основательно огород насадили. Мыкола даже полосочку овса посеял, чтоб свой вырос, сад начал разбивать. Земли хватало. Их же раньше всех сюда привезли и разрешили занимать «кто сколько обработает». Мыкола и отгородил побольше, рассчитывая, что земля худо-бедно прокормит, были бы силы. Теперь порядки уже не те, новоприбывшим гораздо хуже, селят скопом в бараках. Ни о какой земле для них речи не идет. Тоня боялась, что власти спохватятся и их в бараки отправят. Обошлось. Землю у тех, кто ее занял, пока не отбирали. Поселенцы еще первой весной все, что имели хорошего из вещей, выменяли на семена, саженцы, инвентарь. Хотя мало у кого нашлись ценности, многих же позабирали в чем стояли. Как Мыколу с Тоней. Зато шахтерам мыло выдавали, при обмене оно пользовалось большим спросом. Мыкола в шахтной бане после работы мылся «огрызочком», остальное меняли. Сама Тоня стирала самодельным из золы щелоком. Им с Мыколой повезло, что сохранилась бабушкина монетка. Это ж целое богатство! Мыкола смог кузничку небольшую соорудить. И для себя и на продажу мастерил из лома тяпки, лопаты, ножи, совки. Ручную мельницу сделал. Тоня и себе молола, и на заказ. Медленно, но накопили на курей, все лето и осень запасы делали, все что можно размочить и съесть – сушили на зиму. Не досыта наедались, но и не голодали больше, как в первые годы. Жизнь постепенно налаживалась. Вернее, Мыкола ее налаживал. На пустом месте хозяйство поставил считай что голыми руками. После работы в забое.
Он к «яме» этой гнилой приноровился, числился на хорошем счету. Только отбирала она последние силы. Шахта работала круглосуточно без остановок. Ни тебе выходных, ни передышек. Самыми тяжелыми считались ночные смены. А Мыкола в них рвался, чтоб можно было при дневном свете повозиться дома. Подремлет чуток, перекусит на скорую руку и впрягается в дела. Тоня его жалела, пыталась накормить посытнее после «ночи». Он только отмахивался. Торопился всегда...
Тоня надеялась, что сегодня ради гостей Мыкола посидит, отдохнет, покушает как следует. Только он глаза продрал, она позвала Данилу и поставила на стол миски.
Мыкола ел жадно, но от добавки отказался с обычными своими прибауточками:
– Ты меня как поросеночка на убой откармливаешь. А муж – скотинка рабочая. В тонком теле держать надобно. Червячка заморил – и ладно.
Данила не удержался от улыбки.
Мыкола повернулся к нему:
– Так что там с Иваном?
Тоня замерла: не забыл, все еще переживает. Навострила уши.
– Совсем плохо. Вон ее отец, – цыган кивнул головой в сторону Тони, – считает, что не жилец. Говорит, если бы питание да условия получше, может, и протянул бы еще, а так вряд ли.
– Неужто ему так плохо? – удивленно поднял бровь Мыкола. – Не хухры-мухры, а начальство. Наше вон посылают здоровье поправлять... – он вспомнил слово: – в санаторий.
– Как заболел, его с должности сняли, другого назначили, – усмехнулся Данила.
Цыган живописал, как бедствует семья Ивана, в какой тесной и душной хате они ютятся: ту, что Мыкола помогал строить, Иван давно под читальню отдал. Как впроголодь живут. Впрочем, как и вся деревня. И что Иван свое отработал: в лежку лежит, кровью харкает. Дети ослабли, жена боится, чтоб не подхватили заразу.
Мыкола молчал.
– Сколько у них детей, двое? – полюбопытствовала Тоня, подавив злорадство, – она помнила двоих.
– Двое, – подтвердил Данила.
Тоне детей стало жалко. Но ее ребенка никто не пожалел! И не пожалеет.
Мыкола больше не расспрашивал. Взял у цыгана бричку, себе и людям воды навозить, пока есть кони под рукой. Обычно мужчины наливали бочки и толкали их с колонки в Волчью Балку в самодельных тачках. Если мужья не успели до смены, то жены носили ведрами. Мыкола выстрогал Тоне коромысло, чтоб сподручнее было. Все равно много так издалека не натаскаешь, разве что обед сварить и стирку мелкую сделать. Вода – мужская забота.
К Мыколе тут же забралась дочка:
– Помогать!
Мыкола с «помощницей» навозил воды себе, бабе Сане Ильинской и еще двум вдовам. Другим, кому собирался, не успел – зашел за ним Степаныч, самый близкий его приятель. Жестом всех поприветствовал. Не шибко разговорчивый, не чета Мыколе. Зато как поет! Голосище такой, что даже цыган завидки берут. Жалко, пел Степаныч редко, по особым случаям. А по отчеству звали его из уважения. Совсем молодой, а в земледелии почище других разбирается, все к нему ходят, его мнением интересуются. Даже Мыкола нет-нет да спросит у Степаныча совета.