– Мы уже все вскопали, а они только здороваются, сказано, женщины. Баба Саня, дайте воды напиться!
За ним показался Степаныч, такой же взмыленный и тоже за водой.
Баба Саня напоила, достала из печи противень, завернула им с собой пирожков. Люди знали, что она любит печь, а еще больше – угощать. И несли ей муку, если вдруг им выдавали. Вернется ж пирожками. Однако теперь другое дело, когда дед Ильинский погиб.
– Поберегли б муку для себя, – участливо покачал головой Мыкола, – вам без деда паек не положен.
– Да сколько мне, старой, надо? А вы гостям раздайте, деточкам. Дедушку помяните.
– Так идемте к нам, – позвал ее Мыкола, – посидим с цыганами, помянем. Степаныч споет.
Баба Саня отказалась: у татарочки из бараков дите родилось, неспокойное, обещала проведать.
– Живут люди в бараках, а почти все семейные, с ребятишками, – заметил Мыкола по дороге домой. – Ко мне пару раз подходили, просились на постой. Да куда их? За занавеску? Тот же барак выйдет. Эх, построить бы флигелек. Я бы и огород выделил.
– Мыколка! – предостерегающе воскликнула Тоня.
– Да что ты такая пугливая! Я на рожон не лезу. Квартирантов брать разрешили.
– На шахту доски привезли негодные, – заметил Степаныч. – Спишут, как пить дать.
Тоня усмехнулась, эти двое понимают друг друга с полуслова.
– Надо на те досочки взглянуть, пока у меня цыгане с лошадьми, – вел дальше Мыкола. – По-любому пригодятся.
– Где время взять, – вздохнул Степаныч. – Глазами бы все переделал, а сам с ног валюсь, так спать хочется.
– На том свете отоспимся, – хохотнул Мыкола.
Тоня укоризненно посмотрела на мужа. Ну разве можно про смерть шутить!
Дома их поджидали двое знакомых из Холодной Балки, Митяй и Семчик. Митяй – скользкий, без мыла куда хочешь влезет, улыбается, а глаза ледяные. Семчик – хмурый, без остановки семечки лузгает, вон и сейчас куча шелухи под ногами, но Тоня поопасывалась ему замечание делать. С ними знаться не с руки: отъявленная шпана. Однако Мыкола с любыми ладил. Через Митяя доставал Тоне чай. Она еще с Мыколиной бабушкой пристрастилась чаевничать. Мыкола сам чай особо не пил, над Тоней подшучивал, мол, даже в Холодной Балке такой крутой чефир не пьют. Где же это она набралась привычек. Или смеялся, что жена горькую пьет.
Кореша эти, не дожидаясь приглашения, пришли с цыганами посидеть. Воспользовались тем, что чай Мыколе обещали, и приперлись. Чай уже отдали. Цыганки его заварили, раскумарили свой самовар, все чин чином. А у Тони даже чайника не было, жестяная кружка вместо него.
Тоня потянула носом запах и огорчилась – чай с чабрецом, по-цыгански. Душисто, конечно, но она любила без трав. Ладно, гости редко приезжают. Она еще напьется по-своему. Горького такого, что всю боль притупит.
Вечерело, разложили костер. У цыган всегда так, а местные уселись с особым удовольствием, не часто они у огня подобным образом отдыхали. Мужчины угощались и беседовали, женщины слушали, дети притихли и подсели ко взрослым. Поневоле все разговоры свелись к проклятой шахте.
– Слышал сегодня в одном дворе, где-то у вас целая смена не вернулась, вроде, весь участок, – выговорил Данила незнакомые цыганам слова.
Мыкола со Степанычем переглянулись.
– Это, наверное, про последний завал, – так неохотно отозвался Степаныч, что Тоня насторожилась, заминает он, недосказывает.
А цыган кивнул, слышал он и про взрывы, полюбопытствовал:
– Как оно там, под землей?
– Темно, душно, жарко. Воды по колено, – пожал плечами Мыкола.
– Страшно? – допытывался Данила.
– Некогда бояться, – усмехнулся Мыкола. – Зато когда на поверхность выходишь, и тебе глаза слепит, такое счастье наступает, что про все забываешь на миг. И про жену с дочкой, и про себя. Бога славишь, что создал солнце. И каждый раз так.
– Я раньше думала, – неожиданно для себя встряла Тоня, – что самые чистые люди на белом свете это цари какие, правители. Могут себе позволить каждую неделю в бане мыться. Нет! Самые чистые люди на земле – шахтеры. Каждый Божий день в бане отмываются. И одежку им прожигают.
Она замолчала, смутившись, что глупость сболтнула, но никто не засмеялся. Наоборот, кивали одобрительно.
– А к яме этой гнилой привыкаешь, – заключил, помолчав, Мыкола.
– Привыкнешь к ней, как же, – не согласился Семчик.
А Митяй запел:
На шахте «Крутая Мария»
Однажды случился обвал,
На уголь, на камни сырые
Мой верный товарищ упал.
Цыгане слушали. Семчик подпел:
На помощь сбежались шахтеры,
Бросались в открытую клеть,
Но вышел приказ из конторы –