В перво же воскресенье Настеньке велено было на куртаге быть. Государыня с великой аттенцией приняла ее. При многих знатных персонах обняла, поцеловала.
— Благодарю вас за то, что избавили меня от величайшего несчастия царей — быть несправедливой, — сказала ей государыня. — Мы основали наш престол в человеколюбии и милосердии, но по навету злых людей я едва не осудила невинного. Бог вас наградит.
И все зачали увиваться вкруг Настеньки. На другой же день весь grand monde перебывал у Боровковых с визитами, даром что кому двенадцать, кому двадцать верст надо было ехать до ихней дачи… Только и речи у всех, что про Настеньку да про злодейство Мякинина с Чекатуновым.
А про себя не то думали, не то гадали знатные персоны… Подкопы подводить зачали под Настеньку…
В то время, mon enfant, самым важным вельможей был Лев Александрыч Нарышкин… Нраву отменно веселого, на забавные выдумки первый мастер. Как пойдет, бывало, всех шпынять, так только держись, а все как будто спросту. Государыня его очень жаловала. Когда еще великой княгиней была, большую доверенность к нему имела — и когда воцарилась, много жаловала. Человек был, что называется, на все руки… Ежели на куртаге бывало невесело, а Нарышкина нет, государыня всегда, бывало, изволит сказать: "видно, что Льва Александровича нет". По чести сказать — мертвого, кажется, умел бы рассмешить, а праздники задавал — не то что нам — чужеземным, иностранным на великое удивленье бывали.
Давал он бал у себя на даче. Знатная дача была у Льва Александровича по петергофской дороге. Какие он на ней фейверки делал, люминации с аллегориями[62] — сказать, mon bijon, невозможно. Сам Галуппи музыкой, бывало, правит — старый человек был настарый, а зачнет музыкантами командовать, глаза у седого так разгорятся, ровно у молодого петиметра, когда своей dame de l'amour[63] ручку пожимает… Сады какие у Нарышкина были, фонтаны!.. По чести сказать, как войдешь, бывало, в его люминованные сады — ума лишишься: рай пресветлый, царство небесное — больше ничего…
Parole d'honneur, mon petit.[64]
Раз, как теперь помню, накануне Ильина дня, приезжает к нам Настенька.
— Ты, говорит, к Нарышкину завтрашний день на праздник поедешь?
— Нет, говорю, ma delicieuse, не поеду… Для того, что инвитасьоны[65] не получили.
А меня досада так и разбирает… Как так? Боровковы будут, мы не будем!.. Обидно!.. Была я тогда молода, к тому ж не из последних… Муж в генеральском ранге — как же не досадно-то?.. Сам посуди, mon pigeonneau…
Поздравляю, говорю поздравляю, та delicieuse, что к Нарышкину поедешь… А мы люди маленькие, незнатны… Куда уж нам к Нарышкину?..
— Особливо мне то чудно, — говорит меж тем Настенька, — что на празднике будут только самые первые персоны. Из девиц: Веделева Анета, Шереметевых две, Панина, Полянская, Хитрово… Все les frailes de la cour. Какими судьбами меня пригласили — ума приложить не могу.
— Значит, ma douceur, и тебе la fraile de la cour скажут… Будешь, говорю, во времени — и нас помяни.
Захохочет Настенька, да так и залилась.
— Нашла, говорит, la fraile de la cour! По чести сказать, к лицу мне будет!..
А сама охорашивается, стоя перед зеркалом… Нельзя же, mon cœur, — женская натура… Кто из молодых женщин мимо зеркала пройдет не поглядевшись? Ни одна не пройдет, mon pigeonneau, поверь, что ни одна… Потому что у каждой о всякую пору одно на уме — как бы мужчинку к себе прицепить… Ты, mon cœur, не гляди, что они молчат да кажутся les inaccessibles.[66] Поверь бабушке, голубчик мой, что у каждой женщины лет с четырнадцати одно на уме: как бы с мужчинкой слюбиться… Ей-богу, mon cher… Притворству не верь… Которая тебе по мысли придется, смело приступай… Рано ли, поздно ли, будет твоя… Поверь, mon bijou, — я ведь опытна… Смелости только побольше, голубчик, а будет к концу дело подходить, — дерзок будь… На визги да на слезы внимания не обращай. Для проформы только визжат да стонут… Видишь, mon petit, как бабушка-то тебя житейской мудрости учит… После сколько раз помянешь, поблагодаришь меня, старуху, за мои les instructions…[67] Верь, mon agneau, и в стары годы и в нынешние pour chaque femme et pour chaque fille[68] ничего нет приятнее, как объятья мужчины… Изо всей силы, mon petit, к себе прижимай, мни, кости ломи — тем приятнее… Про что, бишь, я говорила, Андрюша?
— Да все про Боровкову, бабушка… Как она к Нарышкину сбиралась и охорашивалась, стоя у вас перед зеркалом…
— Точно, голубчик, точно… Изогнула она этак набок талию, ручкой подбоченилась, а глазенки так и горят… Ух, как отменно была хороша, ух, как славна!.. А близиру ради тоже прикидывается — я, дескать, дурнушка.