Ни гу-гу Настенька. Смотрит в окно и не смигнет.
Обернулась. Перекрестилась на святые иконы и столь твердо отцу молвила:
— Доложите государыне, что исполню ее высочайшее повеление…
Суета в доме поднялась: шьют, кроят, приданство готовят. С утра до ночи и барышни и сенные девки свадебные песни поют.
А жених еще до свадьбы себя показал: раз, будучи хмелен, за ужином вздумал посудой представлять, как Румянцев Силистрию брал, а после ужина Петра Андреичева камердинера в ухо.
Свадьбу во дворце венчали… Я в поезжанах была, mon pigeonneau, и государыня тогда со мной говорить изволила… Очень была я милостями ее обласкана… А какой изрядный фермуар Настеньке она пожаловала!.. Брильяны самые крупные, самой чистой воды, караты по три, по четыре в каждом, а в середке прелестный изумруд, крупнее большой вишни, гораздо крупнее…
Через неделю после свадьбы, на самый покров, Соколову сказано: быть воеводой в сибирском городе Колывани.
По первому пути и поехала в Сибирь Настенька.
А уладил ту свадьбу и выхлопотал Соколову сибирское воеводство — вовсе не князь Григорий Григорьич и не Нарышкин Александр Львович, а те знатные персоны, что Настенькина язычка стали побаиваться… Это уж мы после узнали…[71]