– Не помните ли вы, Сильвен, – спросил он, – чем вы были до того, как сделались человеком?
Сильвен отличался насмешливым и скептическим складом ума.
– С тех пор как я стал человеком, – ответил он, нисколько не смущаясь, – я всегда был кучером. Вероятно, прежде, чем сделаться кучером, я был лошадью.
– Хорошо сказано! – воскликнули многие.
Сильвен удалился под рукоплескания веселых гостей.
– У него много ума и здравого смысла, – заметил наш хозяин. – Возможно, что в следующем существовании он уж будет не кучером, а барином.
– И будет бить слуг, – подхватил кто-то, – как бил лошадей в свою бытность кучером.
– Держу какое угодно пари, – сказал наш хозяин, – что Сильвен никогда не бьет лошадей, так же как я никогда не бью собак. Если бы Сильвен был грубым и жестоким, то не сделался бы хорошим кучером и ему не суждено было бы стать хозяином. Если бы я бил свою собаку, то рисковал бы после смерти опять превратиться в собаку.
Эта теория всем понравилась, и гости стали просить хозяина, чтобы он развил ее подробнее.
– Извольте, – ответил он. – Это можно сделать в нескольких словах. Дух со своей жизнью подчинен особым законам так же, как и материя, в которой он воплощается. Говорят, будто бы дух и тело часто стремятся к противоположному. Я это отрицаю, или, по крайней мере, утверждаю, что такие противоположности, после некоторой борьбы, более или менее сходятся и побуждают животное, которое служит ареной их борьбы, податься взад или вперед по лестнице существования. Нет того, чтобы одно победило другое. Животная жизнь вовсе не так губительна, как думают. Умственная жизнь вовсе не так независима, как полагают. Существо представляет нечто цельное; у него потребности соответствуют стремлениям и наоборот. Существует закон, примиряющий контрасты в жизни отдельного существа; это закон общей жизни. Шаги назад подтверждают возможность движения вперед. Всякое существо помимо воли чувствует потребность в более почетном превращении. У лошади, собаки и других животных, прирученных человеком, эта потребность сильнее, чем у их товарищей, живущих на воле. Взгляните на собаку; у нее это проявляется резче, чем у других животных! Собака всегда старается отождествляться со мной; она любит мою кухню, мое кресло, моих друзей, мой экипаж. Она готова улечься на моей постели, если я ей это позволю. Она знает мой голос, понимает мои слова. В эту минуту она отлично знает, что я говорю о ней. Посмотрите, как она хлопает ушами.
– Она понимает всего два-три слова, – возразила я. – Когда вы говорите «собака», то она действительно вздрагивает, но общий смысл вашей речи остается для нее непроницаемой тайной.
– Напрасно вы так думаете. Она знает, что о ней говорят. Она помнит, что провинилась, и ежеминутно взглядом спрашивает меня, накажу ли я ее или прощу. Она развита, как ребенок, который еще не научился говорить.
– Все это вам подсказывает воображение!
– Нет, не воображение, а память.
– В самом деле! – стали восклицать кругом. – Вы утверждаете, что сохранили воспоминание о своих предыдущих существованиях, так расскажите же нам о них поскорее!
– Это была бы бесконечная история, – ответил господин Собака, – и притом очень смутная. Я не могу помнить всего, что произошло от начала мира до нынешнего дня. Смерть хороша именно тем, что она прерывает сношения между старым существованием и новым. Она расстилает густой туман, в котором я тонет, чтобы затем подвергнуться новому превращению; но как это совершается – мы не сознаем. Я, по-видимому, случайно сохранил некоторое воспоминание о прошлом, хотя недостаточно ясное, чтобы привести его в систему. Не могу сказать вам, прошел ли я последовательно через все ступени развития или иногда пропускал некоторые из них. Не знаю также, не повторялись ли некоторые фазы моего существования. Однако в уме моем ярко запечатлелись картины, пережитые где-то и когда-то, и при воспоминании о них я переживаю все то, что чувствовал в те минуты. Помню я, например, реку, в которой я был рыбой. Какой рыбой – не знаю. Быть может, форелью, так как помню, что мутная вода внушала мне отвращение, и я всегда старался выплывать по течению. Я до сих пор еще чувствую живительное влияние солнца, которое набрасывало золотую сетку или подвижные бриллиантовые арабески на быстрые прозрачные волны. Был – не знаю где, вещи в ту пору не имели для меня названий – прелестный ручей, в котором луна отражалась серебристым столбом. По целым часам боролся я с волной, которая меня отбрасывала. Днем на берегу в травке летали золотые и изумрудные мушки, которых я очень искусно ловил. Впрочем, эта охота служила мне не столько для удовлетворения аппетита, сколько для забавы. Иногда стрекозы с голубыми крылышками, порхая, задевали меня. Удивительные растения, казалось, хотели опутать меня своими зелеными волосами. Но страсть к движению и свободе всегда толкала меня в быстрое и независимое течение. Двигаться, плавать скоро, как можно скорее, без отдыха, ах, какой это был восторг! На днях я вспомнил об этом времени, купаясь в вашей речке, и теперь о нем уже не забуду.