Не спрашивайте, что я делал и думал в течение следующих двух-трех часов. Я был ранен в голову, и кровь заливала мне глаза. Мне казалось, что у меня ноги и бедра перебиты. Однако, по-видимому, серьезных повреждений не было. Я прополз немного на четвереньках, а затем, незаметно для самого себя, встал и пошел. Помню только, что мне хотелось одного: найти господина Жана. Однако я не мог его позвать и даже, если б он мне закричал, я не мог его услышать. В ту минуту я был глух и нем.
Он сам разыскал меня и увез. Я очнулся лишь около маленького озера Сервьер, где мы останавливались за три дня перед этим. Я лежал на песчаном берегу. Господин Жан обмывал мои раны, да и свои тоже, так как и ему порядком досталось. Биби с обычным равнодушием щипала травку неподалеку от нас.
Холод разогнал последние следы рокового влияния шантургского вина.
– Ну что, бедный мальчик, – спросил учитель, прикладывая мне ко лбу платок, намоченный в холодной воде, – как ты себя чувствуешь? Можешь ли ты теперь говорить?
– Мне уже хорошо, – ответил я. – А вы, значит, не умерли?
– Как видишь. Я тоже ушибся, но это ничего. Мы еще дешево отделались.
Собравшись со своими смутными воспоминаниями, я принялся напевать.
– Что ты там поешь? – с удивлением спросил господин Жан. – Странная у тебя болезнь. Только что ты не мог ни слова произнести, а теперь пищишь, как щегленок. Что это за мелодия?
– Не знаю.
– Нет, знаешь, потому что ты ее пел, когда скала обрушилась на нас.
– Как пел? Я в ту минуту играл на органе, на большом органе титана.
– Вот те и раз! Да ты с ума спятил? Неужели ты принял всерьез мою шутку?
– Это вы сами не помните, – отвечал я. – Вы вовсе не шутили и изо всех сил работали мехом.
Господин Жан действительно был настолько отуманен винными парами, что не отдавал себе отчета в подробностях нашего приключения. Крушение большого выступа скалы Санадуар, опасность и раны протрезвили его. Он помнил только, что я пел незнакомый ему мотив, который пять раз был повторен знаменитым санадуарским эхом. Господин Жан утверждал, что звуки моего голоса вызвали обвал, а я доказывал, что он сам его причинил, так как упорно раскачивал деревце, которое принимал за рукоятку меха. Хотя он уверял, что все это мне приснилось, но не мог объяснить, каким образом, вместо того чтоб ехать верхом по дороге, мы очутились на половине обрыва и баловались под скалой Санадуар.
Когда мы перевязали свои раны и напились холодной воды, то опять пустились в путь. Однако мы так утомились и ослабели, что вынуждены были остановиться в маленькой харчевне на границе пустыря.
На следующий день мы чувствовали себя до того разбитыми, что не могли подняться с постели. К вечеру в испуге примчался шантургский священник, так как на месте обвала у скалы Санадуар найдена была шляпа учителя и следы крови. Но, к моей великой радости, хлыст был унесен потоком.
Добрый священник окружил нас заботами и даже хотел увезти к себе, но органист не мог пропустить воскресной службы, и через день мы возвратились в Клермон.
У господина Жана еще сильно кружилась голова, когда он сел за свой совершенно безобидный орган. Память два-три раза изменяла ему, и он вынужден был импровизировать, что, по его собственному признанию, плохо удалось, хотя он утверждал, что на свежую голову сочиняет образцовые произведения.
Во время возношения Даров его опять одолела такая слабость, что он велел мне сесть на его место. До тех пор я играл только при нем и не знал, может ли из меня когда-нибудь выйти настоящий музыкант. Господин Жан за каждым уроком называл меня ослом. В первую минуту я волновался не меньше, чем перед органом титана, но потом я справился и стал играть мотив, который поразил учителя в момент катастрофы и с тех пор не выходил у меня из головы.
Я имел успех, который решил всю мою будущность. После службы сам викарий, большой знаток и любитель церковной музыки, потребовал к себе господина Жана.
– У вас есть талант, – сказал он, – но вам не хватает рассудительности. Я уже раньше указывал, что вы берете для импровизации интересные мотивы, но не соответствующие минуте: нежные, игривые, когда они должны быть суровыми и мрачными, угрожающие и злобные, когда они должны быть смиренными и покаянными. Сегодня во время возношения вы сыграли нам настоящую боевую песнь. Это было очень красиво, не отрицаю, но совсем не к месту.
Я стоял за спиной господина Жана, когда викарий разговаривал с ним, и сердце у меня билось, как птица. Органист извинился, сказал, что ему нездоровилось и что его заменил мальчик из хора.