– Она не сердится и не показывается, – ответил извозчик, – ее никто не видел, но иногда голос ее слышался, и, если она кричит вам: «Уходите!», тогда волей-неволей вы чувствуете себя обязанным повиноваться, вас что-то невольное, невидимое подвигает вперед, будто сорок пар лошадей тянут вас вон.
– Тогда и с нами может повториться то же самое, потому что она нас не приглашала.
– Извините, сударь, я уверен, что она приглашала нас, но только мы не обратили на это внимания.
Тогда Флошарде вспомнил, что маленькая Диана слышала, будто бы статуя, стоящая на террасе, звала ее.
– Говори тише, – сказал он извозчику, – этот ребенок и без того бредил о чем-то в этом роде, и мне бы не хотелось, чтобы она верила в подобные глупости.
– А! – вскричал простодушно Романеш. – И она слышала!.. Вот видите, сударь, значит это так! Дама под покрывалом обожает детей, и, когда она увидела, что вы не уверовали в ее приглашение, она перевернула карету.
– И испортила твоих лошадей? Это уж совсем не годится для такой гостеприимной особы!
– Если вам сказать истинную правду, сударь, так мои лошади не особенно расшиблись, у них только показалось немного крови, вот и все. Весь свой гнев она обратила на карету, и если нам завтра и не удастся починить ее, то мы найдем другую; вы опоздали всего на несколько часов, потому что все равно хотели провести ночь в Сен-Жан-Гардонанк. Но, может быть, вас где-нибудь ждут и вы боитесь, что будут беспокоиться, если вы не приедете в назначенный день?
– Конечно, – ответил Флошарде, который несколько боялся философской беззаботности доброго извозчика или вторичного исполнения какой-нибудь новой прихоти дамы под покрывалом.
На самом же деле Флошарде никто не ожидал в назначенный день. Жена его не знала даже, что Диана была больна в монастыре и что им придется свидеться раньше каникул.
– Однако, – сказал Флошарде Романешу, – я думаю, что нам время спать. Хочешь спать здесь? Я ничего против этого не имею, если ты найдешь только, что здесь тебе будет удобнее, чем с лошадьми?
– Благодарю, сударь, вы очень добры, – ответил Романеш, – но я только и могу спать с ними. Каждый имеет свои привычки. Вам, вероятно, не будет страшно оставаться здесь вдвоем с вашей маленькой барышней.
– Страшно? Нет, тем более что я не увижу дамы. Кстати, можешь ты мне объяснить, как же могут знать, что она под покрывалом, если никто никогда не видел ее?
– Я уж этого, сударь, не знаю; это старая история, и не я ее выдумал. Сам я верю в нее и не мучаюсь над ней, во-первых, потому что я не трус, а во-вторых – я не сделал ничего такого, что бы могло раздражить духа замка.
– Итак, добрый вечер, добрая ночь, – сказал Флошарде, – смотри, приходи завтра сюда вместе с рассветом, не опоздай; услужи нам поскорей и хорошенько, потом не пожалеешь. Оставшись один, Флошарде подошел к своей дочери и прикоснулся к ее щекам и маленьким ручкам, он был чрезвычайно удивлен и вместе с тем обрадован, найдя их свежими. Потом он пощупал ее пульс, хотя и не понимал хорошенько в детской лихорадке. Диана поцеловала его и сказала:
– Будь покоен, отец, мне очень хорошо. С моей куклой лихорадка, не тревожь ее.
Диана была кроткая и любящая девочка, никогда ни на что не жаловалась. В эту ночь вид ее был такой покойный и веселый, что даже ее отец повеселел.
«С ней тогда был припадок, – подумал он, – она бредила, когда ей казалось, что статуя говорит с ней, но пароксизм был очень короток и, кто знает, может быть, перемены воздуха было совершенно достаточно для ее выздоровления. Может быть, монастырская жизнь ей совершенно не годится, а потому я лучше сделаю, если оставлю ее с нами, моя жена, вероятно, не будет на это в претензии».
Завернувшись, насколько это было возможно, в плащ, Флошарде протянулся на ступеньках фонтана около своей дочери и не замедлил заснуть, как человек, еще молодой и здоровый, каким он и был на самом деле.
Господину Флошарде было не более сорока лет. Он был красив собой, любезен, богат, хорошо воспитан и кроме всего этого очень честный человек. Он зарабатывал много денег, делая портреты очень законченные и очень изящные, которые дамы находили постоянно похожими, потому что они всегда выходили на них приукрашенными и моложавыми. Говоря правду, все портреты его были схожи между собой. Создав для себя раз навсегда очень красивый тип, он и воспроизводил его постоянно, с небольшими изменениями, стараясь между прочим передавать как можно вернее туалет и прически своих моделей. Верная передача этих деталей составляла всю особенность изображаемых им лиц. Он с необыкновенным искусством передавал цвет платья, завиток локона, легкость ленты; некоторые из его портретов узнавались, например, по изумительному сходству подушки или попугая, поставленного подле модели. Но, несмотря на это, он все-таки был не без таланта. У него даже в своем роде было много таланта, но оригинальности гения, понимания настоящей жизни – этого нельзя было и требовать от него, впрочем, это нисколько не мешало ему иметь несомненный успех и быть предпочитаемому модной буржуазией всякому великому мастеру, который бы имел смелость воспроизвести бородавку или заметить морщинку.