А в малом приделе причащались уже последние. Катя схватила маму за руку и потащила.
— Погоди, погоди, — залепетала мама. Вот теперь ноги ее уже совершенно не слушались, хотя ни стыд, ни смущение не мучили больше. Просто ноги не шли и все.
Арку они все-таки миновали, и маме показалось, что все как один смотрят только на нее. А так и было. Она одна осталась, все остальные причастились. Лицо у нее было и растерянным, и испуганным. «Может быть, не надо, а?» — так сказали бы ее глаза, если б они умели говорить. А Катя теперь уже сзади подталкивала маму. Только что делать, если ноги не идут? Белобородый священник в упор смотрел на маму и терпеливо ждал.
— Ну, смелее, смелее, — подбодрила маму одна старушка из хора и улыбнулась.
«Вот оно, самое страшное», — вихрем пронеслось в маминой голове. Наконец она была у Чаши.
— Ваше имя? — спросил священник...
Рот мама открыла сама, руки ей помогла скрестить Катя. Мама закрыла глаза. «Умираю», — новая нелепость пронеслась в голове. Она почувствовала во рту вкусное и сладкое. «Во оставление грехов и в жизнь вечную», — далеким-далеким показался голос священника... И мама очнулась. Краем глаза она заметила в проеме арки зевак, которые смотрели именно на нее. Иностранцы! Она хотела уже опустить голову и, ни на кого не глядя, наконец убежать. И вдруг что-то (да-да, мой читатель, прости в который раз!) выпрямило ее. «Да неважно все это!» — сказало ей что- то внутри. Она вдруг, для самой себя неожиданно, перекрестилась. Да, по всем правилам. Подняла голову и степенно двинулась в арку. Иностранцы расступились. А Катя едва «ура» не закричала. Мама запивала, когда подошел отец Василий.
— Поздравляю, — сказал он. — Сегодня у вас великий день. Берегите благодать. Она трудом дается, а нерадивостью теряется.
Маму била дрожь, которую она никак не могла унять. А Катя — та даже приплясывала от радости.
— Батюшка, а у нас, знаете, что дома есть?
И Катя выложила все отцу Василию — про зеркало и про очки. Тот выслушал очень внимательно и спросил у мамы:
— Что? Все в самом деле так?
Дрожь у мамы прошла. Ей было тепло и спокойно.
— Да, — сказала она, — все так.
— Вот бы поглядеть, — с просьбой в голосе сказал отец Василий.
— А вы заходите. Только...
— Я понимаю. Если я зайду, зайду в обычной одежде. Надо же! Любопытно посмотреть. У меня ваш адрес есть: покойница давала.
— Ну, мы пойдем, а то мы с сумками...
— Идите, идите, — сказал отец Василий. И дал им поцеловать свой наперсный крест.
Никаких вихрей, внутренних воплей и замешательства не было у мамы во время целования креста. На паперти они раздали нищим почти всю мелочь, что у них была.
— М-да, — сказала мама, когда они шли по липовой аллее.
— Ин-те-рес-нень-ко! — продолжила Катя и расхохоталась. И мама засмеялась.
— Втянула ты меня, Катька, в авантюру.
— Мама, — Катя остановилась, — не теряй благодать, слов плохих не говори. — Она не знала, что такое авантюра, но чувствовала, что это что-то нехорошее.
— Не буду, — согласилась мама. — Что делать-то теперь, а? Что отцу скажем? Не будем ему говорить?
— Давай не будем: мы же с бабушкой вам не говорили... Ничего!
— А может, «чего» ? Врать-то нехорошо!
Чуть-чуть не сказала мама, что Бог не велит. Хотела она сейчас приступить мыслями к себе, о себе порассуждать и вообще, осмыслить как-то все. Ничего не получалось. Ни о чем не думалось. Но легкость на душе была и спокойствие было. И совсем не волновало то, что волновало вчера. И не думалось, как и что они папе скажут. «Как будет!» — решила мама, когда они подходили к дому.
Около подъезда гонял на самокате Вася.
— Мама, можно я до завтрака погуляю?
Мама разрешила. Вася увидел Катю и направил самокат прямо на нее.
— Р-раздавлю! — орал он. — Вперед!!!
Он мчался на Катю, не сворачивая. Катя поняла, что и не свернет, задавит в самом деле, и отскочила.
— Васьк... Вася, — поправилась Катя, — почему ты такой злой?
Вася в ответ засмеялся и продолжал кругами разъезжать, едва не задевая Катю. Была у Васи одна черта характера, которую ты, наверное, и в себе замечал, мой читатель. Это — желание обозвать, унизить человека, едва его увидев. Весьма любил Вася подразнить сверстника, над недостатком посмеяться. Само как-то из него это выскакивало, без причины; он и не задумывался, отчего так. Ребята все время поддевали друг друга и очень уважали того, кто острым словом смог уколоть в самое больное место. Над уколотым все смеялись, а тот из кожи вон лез, чтоб отомстить достойно. И если удавалось — не было счастливее его. В своей компании Вася был верховод — и по силе, и по острословию.