И Нина, и ее муж, опрометчиво гульнувший на стороне (что вовсе не факт), не допустят развода из-за какой-то, возможно, спьяну перепутавшей номер идиотки.
Не только ради детей, но и ради своих мест на сцене, в массовке.
Катю же она возненавидит, а после будет избегать.
И как только выпишется, постарается забыть, как тяжкий наркозный сон…
Гоня от себя разом и сон, и мысли, Катя вышла из-за стола и, в который раз за этот бесконечный вечер, прошлась по коридору отделения.
Василий Павлович, судя по гробовой тишине за его дверью, давно уже дрых.
Она задержалась у третьей общей палаты, где лежала Бекмамбетова.
Постояла, прислушалась – вроде тихо…
Завернув за угол, в короткий отсек с коммерческими палатами, Катя прямиком направилась к девятой и распахнула дверь.
Уверенно ступая своими «медвежьими», как говорила мать, лапами, подошла к койке.
Нина крепко спала. Дыхание было ровным.
На гладком, вспотевшем, подсвеченном косыми лучами луны лице не было ни морщинки. Пугающие при свете люминесцентной лампы синяки под глазами сейчас лишь выгодно оттеняли модные нынче густые, слишком густые для такой тоненькой женщины брови, удивленно застывшие над темно-коричневыми, уже не выглядевшими неряшливыми холмиками век.
Нина лежала на правом боку так же, как после операции, – выпростав левую ногу поверх одеяла. Вероятно, любимая поза.
Казалось, за окном, прямо под чистым звездным, чудом освободившимся от назойливого колючего дождя небом, кто-то негромко и властно играет на флейте. Приправленная лунным зельем незамысловатая мелодия была Кате знакома. Безнадежно утерянная в широких складках не раз перекроенного, подлатанного где только можно кухаркиного передника, так и не стертая глубинной памятью, она была и ее неотъемлемой частью.
Нина была прекрасна.
«Недаром луна дает женщинам огромную силу, – невольно любуясь спящей и зевая в кулачок, как двумя часами ранее Нина, думала Катя. – Окутывая даже самый крепкий мужской интеллект иллюзиями, луна делает вас, женщин, ведьмами. Они и видят вас не такими, какие вы бываете днем – требовательными, угловатыми, визгливыми, суетливыми и настырными. Они едва замечают ваши новые прически, наряды и каблуки, не принимают близко к сердцу ваши бесчисленные просьбы. Но все, что они делают, они делают ради вас… потому что надеются когда-то в такой, как сейчас, ускользающий миг, напиться вашей коварной лунной покорности. Вашей нежности и вашей бесстыжей страсти».
Катя положила мобильный на тумбочку.
Перед тем как покинуть пост, она удалила чат с сообщением неизвестной. Пяля слезившиеся глаза в настройки чужого айфона, сумела, не без труда, занести этот номер в черный список.
Ввиду диагноза Бекмамбетовой ситуация требовала врачебного контроля, и Катя решила разбудить Василия Павловича.
– Устала ты, – напоследок прошептала она спящей. – Все мы устали… Ничего… здесь отоспишься.
Ника-инстаблогер
Она обожала ходить по квартире голышом.
Даже зимой, когда то и дело поддувало из халтурно сделанных окон в съемной квартире на двадцать втором этаже нового дома, Ника, ловя отражение в зеркале, чувствовала себя великолепно. Нагота, как и грамотно выстроенная камера в мобильном, скрадывала недостатки – широковатый нос и пористую, склонную к акне кожу.
Безупречное тело жизнь лепила ей с детства.
В силу стечения обстоятельств Нике пришлось расстаться с балетной школой, из которой мать прямиком отвела ее, тринадцатилетнюю, в школу бальных танцев. Уже через год привыкшая по несколько часов в день насиловать свое тельце девчушка стала брать призы на всевозможных детских конкурсах.
Менялись школы, преподаватели и, по мере ее физического и профессионального роста, партнеры по бальным танцам, не менялось только жгучее желание матери, отдела немецкой художественной литературы, одерживать победы руками, точнее ногами дочери.
К моменту окончания средней школы комнату Ники украшала стена из кубков, обвязанных медалями, а из полутемного зеркала, вмонтированного в створку старенького полированного шкафа, лукаво поправляя гриву блондинистых от природы волос, на нее глядела молодая богиня – с длинными накачанными ногами, упругой попкой, маленькой, острой грудкой и пикантной родинкой чуть ниже пупка.
Когда Нике было тринадцать и у нее начались месячные, мать сочла себя вправе отмечать их начало красным крестиком в своем карманном календаре.
В одиннадцатом классе Ника завела свой, тайный календарик, который прятала по сборникам поэтов в стеллаже, где красным же крестиком отмечала половые акты с парнями.