– - А в вашей деревне дрова-то вольные?
– - Нет, горевые…
– - Почему ж, лесов нет?
– - Были и леса, да вывелись, одни пни торчат.
– - Сами мужики вывели?
– - Известно сами, а то кто ж?
– - Небось у вас в деревне стройка хорошая?
– - У кого как, -- у кого хорошая, а у кого развалилась.
– - Лес-то небось на стройку шел?
– - На стройку, да не самим. На белом свете так ведется, что сапожник без сапог, портной без одежины, а у кого леса много, тот без стройки.
– - Неш нехозяйственный народ, а то стройку-то все бы можно завесть.
– - А где он, ваш брат, хозяйственный-то? Може, из десяти один, а то все ни богу свечка, ни шуту кочерга.
– - Ну, ты уж очень… Мало ль и хозяйственных мужиков; кем же и деревня-то стоит, как не мужиками.
– - Стоит, да как; если бы по-настоящему, неш бы так надо стоять? Наш вон лес-то, говорят, большие тыщи стоил, а мужики так свели его, что все сквозь руки прошло, -- и лесу нет, и нужды не поправили.
– - Може, они пьянствовали, -- так это конешно.
– - И пьянствовали немного, -- ни один леший не опился, а продавали его по корешочку, да так весь и продали. А по-настоящему-то его продать бы сразу, и конец делу, охватил деньги и командуй ими, а они этого не могли.
– - Неужели у вас и с рассудком людей нет?
– - Есть два-три человека, да что ж они могут; тех-то ведь сила, ну они и повернули.
Власу захотелось пошутить, и он проговорил:
– - Ну, бабы на сходку бы вышли, може, они бы вразумили?
– - Послушаете вы баб: у вас криво, да прямо, а бабья прямота кривой кажется, -- дело известно.
– - Ну, и у баб тоже прямоты много: визгу много, а толку мало.
– - Это вам так думается.
– - Не думается, а в самом деле; допусти бабу к какому-нибудь делу, она налокочет, налокочет -- в мешок не покладешь, а до дела не доберется.
– - А ваш брат этим не грешен? Выйдут на сходку: и дело-то плевое, а наорут, нашумят, переругаются друг с другом, шут их побери! И в доме также: другой считает себя распорядителем, а какой он распорядитель: наработают ему, а он поедет куда да пропьет; а неш баба проживет дом? Слышал ли ты когда, что вот такая-то баба весь дом свела, а мужики сплошь да рядом.
– - Бабе такой воли нет, а то бы она рукавами растрясла. Знаем тоже вашу сестру.
– - Кто это так устроил-то, -- мужики. А если бы бабам дали такую праву?
– - Значит, старики-то были не дураки, знали, отчего так установили.
– - Какие старики: были хорошие, а были такие же, как и молодые.
Власу казались все рассуждения работницы правильными, и его первоначальные впечатления стали рассеиваться. "А она ничего, -- подумал Влас, -- на словах-то дельная, как-то будет на работе".
В этот же день Власу пришлось увидеть, что Сидора и на деле не ударит себя лицом в грязь. Вечером, кончивши рубить дрова, перед тем, как идти домой, они зашли в сарай, чтобы уставить на лето дровни, уже ненужные теперь. Власу хотелось поставить их одни на другие, но он боялся, что двоим их не поднять, и хотел позвать Иринью. Сидора удивилась:
– - На что?
– - Да пособить нам.
– - Вот еще! Заходи-ка к головяшкам!
И она, поплевавши в руки, взяла за железные отводы от подрезов и подняла зад саней.
Влас этому очень удивился; он крутнул головой и подумал: "Нет, она не на одних словах, а и на деле".
III
Прошло несколько дней. Сидора на эти дни так привыкла к порядкам Мигушкиных, точно она жила тут, по крайней мере, год. Она уже знала все, что нужно, и ей не приходилось спрашивать, что делать. Утром она помогала чем-нибудь Иринье, ворочавшейся у печки, потом шла из двора. Она нигде не застаивалась, не зазевывалась. Убравшись с дровами, Сидора огребла огород, подобрала валявшуюся костру и солому у овина, помогла Иринье разобрать к лету в омшанике и в горенке: дело в руках у нее так и кипело.
Однажды был дождь, и на улицу нельзя было выйти. Все сидели в избе, и многим нечего было делать. Сидора позевывала от скуки и, наконец, обратившись к Иринье, проговорила:
– - Хозяйка, пошить бы что дала, что-нибудь; что так-то сидеть.
– - Сшить-то надо бы Дуньке платьице, только еще не скроено. Вот погоди, я к попадье схожу.
– - А сама-то что ж?
– - Где ж самой! Я вон ворот у Власовой рубахи не прорежу, неш мы учены?
– - Какое ж тут ученье: раз поглядел и довольно, а то всякий раз к людям бегать. Давай-ка ситец-то сюда.
– - А ты не изгадишь?
– - А там увидишь.
Иринья принесла ситец и подала его Сидоре. Та положила его на стол, поставила перед собой Дуньку, примерила, как что пускать, и начала кроить ситец. В этот же день она сметала платьице на живую нитку. Платьице вышло такое, каких у девочки никогда не было.
– - Как же это, ведь у тебя своих маленьких нет, на кого ж ты шила-то?
– - А неш мы от маленьких что учимся! -- сказала Сидора и засмеялась.
Запахали в Хохлове уже на третьей неделе. День стоял веселый. Мигушкины пахать поехали на двух: на одной Влас, на другой Сидора. Влас присматривался, как пашет работница. Она была все в той же юбке и кофте, в которой пришла, и с тем же платком на голове, но только совсем сдвинутым на глаза. Ноги ее были босы, и она свободно шагала за плугом. Любила ли она эту работу или в ее памяти возникли какие-нибудь счастливые воспоминания, только она шла за плугом, точно на какой-нибудь праздник, спокойно, опираясь на его ручки, плавной, красивой поступью. Влас еще никогда не видал, чтобы в деревне кто-нибудь держал так себя за пахотой. Большинство баб и девок только безобразили себя. Влезут в сапоги, подоткнутся и идут нескладно, виляя корпусом, срываясь в борозду и изгибаясь то туда, то сюда. Но Сидора шла, как на картине, и Влас всякий раз, встречаясь с ней, невольно оборачивал в ее сторону голову и любовался ею. Чем дальше, тем больше он убеждался, что он мало таких баб еще видал. Об этом он раз сообщил Иринье. Иринья, должно быть, не была согласна с ним.
– - Ну, а то что ж, -- сказала она, -- деньги-то взяла да сидеть будет; она и должна работать.
– - Работать, да как.
– - Как другие работают.
– - В том-то и дело, что другие работают, да не так.
– - Ну, и она не лучше других.
– - Нет, лучше во всем…
IV
В весеннюю Николу в Хохлове из старины велся обычай, чтобы в этот день бабы праздновали. Они покупали красного вина, распивали его и веселились. Еще с утра одна баба обегала избы, собирая по пятачку с каждой бабы на вино и по два яйца на закуску. Влас дал денег на двоих. На гулянье собирались и Иринья и Сидора. Гулянье должно было начаться после полден. Мигушкины напились чаю, наелись горячих лепешек с творогом и стали справляться. Иринье пришлось прежде справить ребятишек на улицу, но работница убрала посуду, взяла с полатей свой узел и пошла с ним в горенку. Вернулась она через несколько минут нарядная. Наряд ее был очень прост: голубое ситцевое платье с баской, черный люстриновый фартук и легкий шерстяной платок сиреневого цвета; на ногах ее были шагреневые полусапожки; но и этот простенький наряд совершенно изменил Сидору, -- эта же была баба, да не та.
Она стала необыкновенно стройною и статною. У ней яснее вырисовывалась крепкая грудь, талья, правильные руки. Лицо ее из цветной рамки платка казалось нежнее, глаза получили особый блеск, и в них было уже что-то такое, что, раз взглянувши на это лицо, невольно хотелось повторить этот взгляд.