– - Ступай уж, дели там, а я здесь докончу!..
Влас перешел на другую полосу, но дело у него и тут не спорилось. Он сам себя не узнавал: такой ли он был прежде косец? Это его раздражило, и он крепко выругался.
– - Что это ты такой сегодня? -- удивленно глядя на него, спросила Сидора.
Влас взглянул на нее пристальным взглядом. На лице его играли краски и глаза горели безумным огнем. Он, однако, отвернулся от работницы; медленно нахлобучил картуз; нагнулся, взял клок травы и стал вытирать им косу.
– - Сказал бы я тебе словечко, да здесь не место и не время, -- сквозь зубы проговорил он.
– - Какое словечко?
– - А такое, -- таким же тоном добавил Влас и, вскинув косу на плечо, поплелся на другой конец полосы.
Сидора проводила его изумленным взглядом и, не поняв ничего из его слов, стала разбивать подкошенный вал травы.
По окончании первого утра хохловцы решили спрыснуть начало покоса и послали за водкой. Влас до этого редко пил водку, говорил, что не понимает в ней скусу; но на этот раз он всю приходившуюся на его долю выжег, как огнем, и сделался навеселе. Он почувствовал, как давившая его тягота рассеялась, -- ему стало легче и веселей. И он уж шел домой не то что на работу. Иринья, увидав его, удивилась.
– - Никак, ты вина натрескался?
– - Ой, пить будем и гулять будем, когда смерть придет, умирать будем! -- пропел Влас, щелкая пальцами, и весело засмеялся.
– - Этого еще недоставало, -- угрюмо пробурчала Иринья.
– - что ж такое, нам не пить, а кому же пить-то? -- бормотал все более и более раскисавший Влас. -- Живем хорошо, а ожидаем лучше.
Он опустился на лавку, подозвал к себе Дуньку, поднял ее на руки и начал ее целовать.
– - Дочка моя милая, эх ты, моя черноглазая!
Он пообещал Мишке в первый рынок купить складной ножичек. Пошутил с Сидорой. Сидора, видевшая его первый раз пьяным, громко смеялась:
– - Батюшки, какой ты чудной-то, вот чудной-то!..
Влас тоже смеялся на ее смех; но когда он после обеда улегся в полог отдыхать, Иринья услыхала, что он всхлипывает.
XI
Покос был в самом разгаре. Погода стояла хорошая, и уборка шла без остановки. Работали все еще весело. Иринья все глядела на мужа с работницей с беспокойством. Она следила за каждым их шагом. Откуда бы они ни приходили, она сейчас окидывала их испытующим взглядом. Часто она ночью спохватывалась и, думая, что Власа нет, торопливо шарила руками вокруг себя. Влас видел, что и Сидора догадывалась, в чем ее подозревают, но ее, кажется, нисколько это не угнетало, а скорее забавляло. Она с улыбкой поглядывала на ревнивые взгляды хозяйки и, кажется, готова была ее подразнить.
Однажды, придя с лугу, Сидора проговорила:
– - А сегодня на лугу что смеху-то было.
– - На что? -- спросил Влас.
– - Иван Петров свою жену раздразнил.
– - Чем же? -- улыбаясь загодя, уверенный, что услышит что-нибудь веселое, повторил вопрос Влас.
– - Огребали они вместе; после огребки стала она его домой звать, а он не пошел. "Я, говорит, около девок посижу", -- она и разбрюзжалась: "Тебе только с девками, а на жену-то глядеть не хошь?"
Сидора весело захохотала. Ее смех поддержал Влас. Иринье это было не по душе, и она угрюмо пробурчала:
– - Ишь как вам любо это!
– - А то что же теперь, плакать над ней, когда она такую дурь оказывает.
– - Да еще на людях, -- поддакнул работнице Влас. -- И муж-то тоже умен -- от жены да к девкам.
– - Ведь он шутя!
– - Нашел тоже чем пошутить.
– - Чем-нибудь себя развеселить, а то от нее-то, видно, ни песен, ни басен, ни добрых слов.
– - Что же она, неш не человек?
– - Человек, да не настоящий.
– - Ваше теперь счастие, что вы хороши; не всем таким быть, надо кому-нибудь и похуже.
Иринья сказала это с таким раздражением, что у нее покраснело лицо и засверкали глаза.
Сидора перестала смеяться и насупилась.
– - Мы про себя не говорим.
– - Ну и другим нечего бока промывать, а то ишь хороши очень -- никто по-вашему и жить-то не потрафит.
– - Баба, не горячись! -- шутливым тоном окрикнул жену Влас.
– - Что ж мне молчать-то, я не в чужом доме, кого мне бояться-то?
– - Стыда бойся, дура! -- уже серьезно сказал Влас -- Что из пустяков себя-то надрывать.
– - Другие ничего не боятся -- ни совести, ни стыда, а мне была нужда опасаться!
– - Кто это не боится ни совести, ни стыда? -- принимая намек на свой счет и в свою очередь ощетиниваясь, проговорила Сидора.
– - Да хоть бы ты!
– - Что же это я такое без совести делаю?
– - Сама знаешь!..
– - Я ничего не знаю, ты скажи.
– - Нечего мне тебе сказывать-то, не маленькая!
– - Нет, говори! -- уже свирепо крикнула Сидора и наступила на Иринью. -- Что это мне слова становится нельзя сказать, все пересмешки да пересуды. Чем я тебе не услужила? Не по нраву, рассчитывай, а так измываться нечего.
– - Работаешь-то ты хорошо, да делаешь нехорошо.
– - Что такое, докажи! Я за собой худа не знаю, а ты знаешь!
– - Нет, и ты знаешь!
– - Нет, не знаю!
– - Нет, знаешь, шкура ты этакая! -- невзвидев света, взвизгнула Иринья, и в голосе ее послышались отчаяние и слезы. -- Ты меня с мужем разлучила, разлу-у-чница!..
Сидора, как кошка на мышь, бросилась на Иринью, схватила ее за волосы и ударила об пол. Влас кинулся на Сидору, обхватил ее обеими руками под мышки и стал оттаскивать от жены. Он запыхался и, не помня себя, кричал:
– - Что вы, что вы, дьяволы! Да как вы смеете? Я вас водой оболью!
– - Хоть кипятком! -- пересевшим голосом и отходя в сторону, тяжело дыша, проговорила Сидора. -- Я позорить себя незнамо кому не дам. Какая я шкура, какая разлучница? Что я, какая-нибудь? Я, слава богу, в девках жила честно, благородно до двадцати четырех годов; замужем -- никто ничего не скажет, а ты меня позорить!
– - Сволочь ты, сволочь… -- выла Иринья, сидя на полу растрепанная, с оцарапанным виском. -- Тебя со двора-то грязной метлой!..
– - Нет, не пойду, а коли пойду, то за весь срок деньги вытребую, за бесчестье на суд на тебя подам. Я те покажу, как честных баб срамить.
Сидора так разошлась, что Иринья, несмотря на полученную ею обиду, чувствовала, что ее подозрение на нее напрасно. От этого ей стало еще горше, и она, не поднимаясь с пола, продолжала плакать.
Влас посмотрел на Сидору и Иринью и, злобно плюнув, вышел из избы.
Вернулся домой Влас только вечером; он был пьянее, чем в первое утро покоса. Он уставился на Иринью свирепым взглядом и проговорил:
– - Жена, погляди на своего мужа, да простися -- был он к тебе хорош, да весь вышел.
Иринья сидела в это время в углу и что-то зашивала; она молча взглянула на него, встала с места и отвернулась в угол.
– - Зарезала ты меня, совсем с пахвей сбила. Понимаешь ты это дело или нет?
В избу вошла Сидора; она была угрюмая. При виде работницы пьяный Влас расцвел в улыбку и проговорил:
– - Сидора, милая ты моя, дай я тебя поцелую!
– - Милая, да не твоя, -- грубо проговорила Сидора и стала собирать на стол.
– - Дай я тебя, говорю, поцелую!
– - У тебя эна хозяйка есть, целуйся с ней, сколько душа желает.
– - А если я тебя желаю?
– - Мало что ты-то желаешь, да я-то не хочу.
Влас принужденно засмеялся и проговорил:
– - Ой ли!.. Ну и наплевать; мы коли с хозяйкой поцелуемся.
Он подошел к Иринье и хотел ее обнять. Та снова отвернулась и вышла из избы.
XII
Целую неделю Мигушкины не глядели друг другу в глаза, хотя от утра до вечера были вместе, работая на покосе и убирая высушенное сено. Травы в этом году уродилось так много, что они за день еле успевали управляться с ней. Все страшно уставали; ели наскоро; спали по четыре часа в сутки. Один шутник сказал как-то на лугу: