Коли Михайла деда послушает и женится, на ком тот велит, что тогда Юлька с отчаяния сотворит? Смирится? Ой, не похоже… Бороться будет? С кем? С Корнеем? Хватит ли ведунье сил противостоять сотнику христианского воинства? И только ли сотнику? С Корнеем тогда Аристарх был… Господи, опять Аристарх! Ладно, меня это не касается…
Не касается? Как сказать… Андрей-то всегда рядом с Михайлой… А что Михайла решит? Если он не из послушания такой выбор сделает, а САМ, своей волей? Он не по-отрочески рассудочен и может сам через свою любовь переступить ради будущего. И Юлька это поймет. Вот тогда-то и полетят клочки по закоулочкам! А Настена? Остановит ли она свою дочь? Не приведи господи, Андрею придется собою боярича от этой напасти прикрывать…»
Когда служба окончилась, Арина вышла вслед за своими из церкви и вдруг растерялась. Накатила непонятная тревога, и показалось, что она осталась совсем одна, будто бы и людей вокруг нет. Это в воскресенье-то перед церковью! А Анна с девками где? Куньевские бабы только что толпились вокруг, ожидая, когда можно будет расхватать своих дочек и племянниц – неужто разошлись уже? Да и прочие ратнинцы куда делись? Только что ведь тут были…
– Здрава будь, Аринушка! – не сказал – пропел за спиной незнакомый женский голос. Вроде и ласково говорит, но Аринка не обманулась: такие-то мягко стелют, да спать бывает жестко. – Вот, значит, ты какая…
Арина обернулась и как в проруби утонула в чьих-то глазах, серых с мелкими зеленоватыми крапинками. Совсем ничего не осталось, кроме этих глаз, удерживающих ее. Вроде бы и мягко держали, но не отпускали, так что когда Арина ощутила еле-еле заметное прикосновение, будто пощекотали ее мягкой лапкой по вискам, не сразу обратила на него внимание. Только и спохватилась, когда лапка эта резко отдернулась – не то обожглась, не то испугалась чего-то. Тут и глаза ее отпустили; правда, Аринка напоследок успела заметить в них немалое удивление.
– Погляди, погляди на меня, Аринушка, – снова пропел голос, но теперь уже не было в нем внутренней силы; просто добрая тетушка подошла поздороваться. – Я тебе мешать не стану, – и повернулась к Анне. – Аннушка, а девки-то у тебя прямо цветут! Что ж ты там с ними делаешь? Даже и моя прихорашиваться начала, глазками постреливать, глядя на твоих.
Воспользовавшись передышкой, Аринка с настороженным интересом разглядывала незнакомку, прикидывала: женщина вроде самая обыкновенная; примерно ровесница Анны, чуть ниже ее самой ростом, полноватая, но по возрасту уже и положено, не всем же, как Анне, повезет – скорее статью, чем дородностью с годами налиться. Но и эта еще очень даже ничего выглядит: крепко сбитая, сдобная, в себе уверенная. Одежда на ней неброская, но добротная, даже более чем добротная. Уж за Фомой-то замужем побыв, Арина цену тканям знала. Эдакая невзрачность порой подороже любой яркости стоит.
Руки вот еще… Бабка, помнится, повторять любила: «Хочешь про женщину знать – не на лицо гляди, а на руки». Трудов руки не чужды, и с серпом знакомы, а вот за скотиной ходить хозяйке не приходится. Ни колец, ни перстней (при дорогой-то одежде!) и… холеные руки-то. Гладкие, мягкие – следят за ними, ухаживают. Да и лицо не обветренное, кожа нежная, чистая, как у молодой, на щеках румянец, морщин почти нет, во всяком случае, глубоких крестьянских, ветром и пылью оставленных. Губы алые, влажные, несмотря на возраст – не просто бережет себя бабонька, а досуг и средства для этого имеет. На поясе мешочки со всякими разностями… вроде бы многовато… И обереги! Вышивка на одежде – знаки Макоши. Ну конечно! Морок ум застит, а то сразу бы сообразила – про нее же сама всю дорогу думала. Лекарка Настена и есть, кто ж еще-то?
– Вижу, поняла… Ну, тогда еще раз: здрава будь, Аринушка! – женщина слегка поклонилась в ее сторону.
– Здрава будь и ты, Настена! – Арина ответила чуть более глубоким поклоном, но не слишком – только уважение выказала. После Турова она такие мелочи хорошо понимала. Да и эта, по глазам видно, тоже поняла правильно.
– Умница, – улыбнулась женщина. – Аннушка, я Арину сразу к себе заберу. Заодно и по селу пройдемся, пусть бабы посмотрят. Глядишь, половина языков уймется, а остальные поутихнут. А не поутихнут… – Настена чуть повысила голос, – укоротим!