Поставить меня на место Харду помешали не только посторонние, но и мой престижный статус умной студентки. Томасу не нужны лишние проблемы в качестве нотаций от всех преподавателей университета, которые слетятся на мою защиту как суетливые мамы-курицы. Устроить погром и весьма деликатно заявить, что я полная бездарность в живописи – единственный доступный способ выпустить пар.
А потом Хард ушел. Обозленный и расстроенный. И отвратительное чувство вины беспощадно вгрызается в моё сердце. Нанесенная мной обида слишком сильно задела Томаса. Обычно так парень обижается на свою девушку, потому что слова дорогого и близкого человека сильно ранят. Но Хард – не мой парень, а я не его девушка.
– Том! – Где это видано, чтобы я бегала за парнями, вымаливая прощение. Возмутительно! Еще и грудь безобразно трясется и скачет. Нужно было надеть лифчик! Как я вообще могла забыть о нем?
«Да перед Хардом, ты готова из трусов выпрыгнуть».
Не правда!
– Том, подожди! – знаю, что он слышит мои крики, эхом разносящиеся по коридору, но задетая гордость не позволяет остановиться. Британец продолжает идти быстрым шагом.
– Хард! – нагоняю его и дергаю за руку в попытке остановить этот марафонский забег, к которому моё неспортивное тело не привыкло.
– Ну чего тебе еще нужно, Льюис? – разворачивается молниеносно быстро, как хищник, готовившийся к нападению. Я одергиваюсь и боязливо вжимаюсь в ближайшие шкафчики, но пытаюсь держать лицо. Нельзя показывать таким обозленным мальчикам, как Хард что его поведение задевает меня. Один промах и брюнет учует мой страх как голодный хищник, воспользовавшись моей слабостью.
– Прости. Я не хотела задеть или обидеть тебя, – подбираю правильные слова, сглаживая углы нашего общения.
– Думаешь, меня это волнует? – перекатывается с пятки на носок и держит марку неприступного, бесчувственного подонка. Избегает моего взгляда, потому что его собственный выдаст истинные переживания брюнета.
– Учитывая, что ты устроил переполох и разгромил студию, да, волнует, – зыркает на меня, сверкая карими омутами.
Бестактно лезу к нему в душу, ковыряясь в его проблемах и травмах, глупо надеясь, что смогу помочь. Харда это не устраивает. Для девчонки, которую он просто трахает, я слишком много себе позволяю.
– Я знаю, что…
– Ничего ты не знаешь, Майя, – так ядовито-отвратительно мое имя еще никто не произносил. Но я достойно выдерживаю непроницаемый и холодный взгляд Харда. Разговор ему не приятен, но он продолжает участвовать в нем противореча сам себе.
– Я видела твои рисунки, – он бледнеет и покрывается испариной. – Они потрясающие! – размахиваю руками, не справляясь с восхищением от картин Харда.
– Говори, тише, – Том раздраженно шикает и приближается ко мне.
– Да вокруг никого, – заглядываю за спину британца, выискивая потенциальных любопытных зевак, питающихся университетскими слухами. Но коридор пуст – не единой живой души. Чего Хард так боится? Неужели никто не знает о его страстном увлечении кроме меня?
– Ты и без меня прекрасно знаешь насколько хорош, – кареглазый черт вскидывает брови и лукаво лыбится, боже, о чем он думает. – В живописи, – хриплю от смущения и лютого волнения. – У твоих рисунков особая энергия и ты чувствуешь тех, кого изображаешь.
– Ты замолчишь или нет? – Том озирается по сторонам. В любой момент из-за угла может выйти заблудший студент, прославив кареглазого обольстителя на весь Беркли, рассказав о его хобби, которое не соответствует статусу альфа-самца и подонка.
Университет – не место для секретов и откровенных разговоров.
– Боишься, что все узнают о твоем секрете? – вызывающе скрещиваю руки на груди, показывая, что так просто ему меня заткнуть. – Какая разница, что думают другие? Главное, чего хочешь ты. – Почему мне так важно переубедить Тома? Потому что никто не знает его настоящего, а мне он позволяет. По-своему, огрызаясь и замыкаясь, но впускает в свою покорёженную жизнь.
– Не хмурься ты так, Хард, – разглаживаю его брови большим пальцем, вгоняя британца в ступор и непонимание. Брюнет озадаченно следит за моими действиями и молчит, не зная, как реагировать. Его карие глаза смешно фокусируются на моем пальце, а сосредоточенное выражение малого ребенка умиляет.