— Проверьте это время, — остановившись, тихо сказал он.
— Какое время?
— Когда, ты сказал, взорвешься? — прокричал Бирксон.
— Через три часа, двадцать одну минуту и восемнадцать секунд.
— Это время, — прошептал он. — Пробейте по компьютеру. Узнайте, не годовщина ли это какой-нибудь политической группировки, или события, по поводу которого у кого-то могут быть недовольства.
Бирксон было пошел, но затем кое-что вспомнил.
— И самое важное, проверьте даты рождения.
— Могу я узнать, почему?
Казалось, он задумался, но затем снизошел до ответа.
— Я просто пытаюсь разузнать о нем побольше. Мне кажется, это его день рождения. Узнайте, кто родился в это время, — вариантов будет не очень много, если проверить с точностью до секунды, — и попытайтесь найти всех. Тот, кто не найдется, и есть наш клиент. Могу поставить на это.
— Что поставить? И откуда вы знаете, что это он, а не она?
Снова этот взгляд, и Бах опять покраснел. Ну и черт с ним, ей все равно придется задавать вопросы. Почему она должна этого стесняться?
— Потому, что он выбрал мужской голос для своих динамиков. Знаю, это не очень убедительно, но со временем появляется нюх на такие вещи. Что касается того, что я ставлю... уж точно не свою жизнь. Я уверен, что справлюсь с этим парнем. Как насчет ужина сегодня вечером, если окажусь прав?
Улыбка была довольно коварной, но уже без следа распутства, которое, как показалось Бах, она видела прежде. Но ее желудок все еще крутило. Она отвернулась, оставив вопрос без ответа.
В следующие двадцать минут ничего особенного не произошло. Бирксон продолжал медленно расхаживать вокруг аппарата, время от времени останавливаясь, чтобы кивнуть в знак восхищения. Тридцать сотрудников полиции, не зная чем себя занять, напряженно стояли так далеко от бомбы, как только им позволяла гордость. Сидеть в укрытии не было смысла.
А в это время Бах из командного пункта, обустроенного неподалеку в туристическом агентстве «Рай», занималась закулисной координацией. В командном пункте были телефоны и доступ к Центральному Компьютеру. Бах ощутила упадок духа среди своих офицеров, которым казалось, что ничего не происходит. Знай они, что сканирующие лазеры повсюду суют свои носы, вымеряя все до тысячной доли миллиметра, то, возможно, чувствовали бы себя немного увереннее. Особенно с учетом того, что уровнем ниже теперь стоял промышленный рентген.
Через десять минут телетайп компьютера затрещал. Бах услышала его в тихом коридоре, находясь на полпути между туристическим агентством и бомбой. Она обернулась и увидела молодого полицейского с нашивкой новобранца. Рука девушки оказалась холодной, как лед, когда она передавала Бах лист желтой телеграфной бумаги. На нем было три имени, а под ними даты и список событий.
— Информация снизу взята из данных о четвертом этапе кризиса, — объяснила офицер. — Очень маловероятно. Эти трое родились в указанную секунду плюс минус три, в трех различных годах. Со всеми остальными уже связались.
— Продолжайте их искать, — сказала Бах.
Когда она отвернулась, то заметила, что молодая сотрудница полиции была беременна, находясь примерно на пятом месяце. Бах подумала о том, чтобы отослать ее с места происшествия, но потом до нее дошло, что смысла в этом мало.
Бирксон видел, как идет Бах, и перестал нарезать круги вокруг бомбы. Он взял бумагу и пробежал по ней глазами. Оторвал нижнюю часть еще до того, как ему сказали, что вероятность этого крайне мала, скомкал ее и бросил на тротуар. Почесывая голову, он медленно вернулся к бомбе.
— Ханс, — позвал Бирксон.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросила бомба.
— О, Ханс, мальчик мой, не считай нас совсем за дураков. Ты бы не начал все это, если бы не знал, что городская полиция способна проводить быстрые расследования. Конечно, если я тебя не переоценил.
— Нет, — призналась бомба. — Я знал, что вы выясните, кем я был. Но это ничего не меняет.
— Конечно же, нет. Но зато, облегчает общение. Как жизнь с тобой обходилась, друг мой?
— Ужасно, — простонал человек, ставший пятидесяти килотонной атомной бомбой.
Каждое утро Ханс Лейтер вставал с постели и шел в уютный туалет, который был не обычной моделью для жилых помещений, а специальным многофункциональным устройством, которое он поставил, как только въехал. Ханс жил один и это было единственным доступным ему элементом роскоши. В своем маленьком дворце, он сидел в кресле, массирующим ему спину, тем самым пробуждаясь ото сна, моющим, бреющим и напудривающим его, чистящим ногти, обрызгивающим парфюмом и, наконец, удовлетворяющим очень хорошей резиновой имитацией настоящего органа — Ханс стеснялся женщин.
Дальше он одевался, шел триста метров по коридору и вставал на эскалатор, доставлявший его прямо ко входу в туннель, ведущий в глубь Луны. Он позволял запустить себя по этому туннелю, как снаряд из пушки.
Ханс работал в литейном цехе. Его работой было чинить почти все, что сломалось. У него это хорошо получалось, — общество механизмов его устраивало гораздо больше, чем людское.
Один раз он поскользнулся, и нога попала под массивный вал. Инцидент оказался не очень серьезным, поскольку система безопасности выключила станок, прежде чем голова или тело могли пострадать, но боль была ужасная, ногу полностью раздробило. Ее пришлось ампутировать. Ханс ждал, пока вырастет клонированная конечность, и на это время ему сделали протез.
Это стало для него настоящим откровением. Словно сбылась его мечта: протез работал не хуже, чем старая нога, а. возможно, даже и лучше. Он соединялся с поврежденным нервом, но был оборудован специальным устройством, увеличившим болевой порог, и, когда он сильно ударился искусственной ногой, то заметил, что не почувствовал боли. Ханс вспомнил, что он ощутил, получив похожую травму прежней ногой, и поразился вновь. Еще он подумал об агонии, охватившей его, когда его нога попала в станок.
И вот, когда клонированная конечность была готова к пересадке, Ханс решил оставить протез. Это было довольно необычным, но прецедентом не являлось.
С этого времени, Ханс, которого коллеги и без того не считали общительным, еще больше отдалился от людей. Он говорил, только когда к нему обращались напрямую. Но многие замечали, как он разговаривает с прессом, кулером для воды и роботом уборщиком.
По ночам, привычкой Ханса было сидеть на вибрирующей кровати и смотреть трехмерный телевизор до часа ночи. В это время кухня готовила ему поздний перекус, подкатывая еду прямо к кровати, и затем он ложился спать.
Последние три года, Ханс пренебрегал включением телевизора перед сном. Но, тем не менее, он все равно сидел на постели, глядя на пустой экран.
Закончив читать распечатку персональных данных, Бах снова поразилась эффективности машин, находящихся в ее подчинении. Этот человек был практически никем, но, тем не менее, в документе, описывающем его ненасыщенную событиями жизнь, было девять тысяч слов, готовых к распечатке мучительно скучной биографии.
— ... итак, ты пришел к пониманию, что каждый шаг твоей жизни контролировали машины, — проговорил Бирксон.
Он сидел на одной из секций ограждения, качая ногами. Бах присоединилась к нему и предложила прочитать длинную распечатку. Он отмахнулся. Вряд ли она могла на него из-за этого злиться.
— Но это правда! — воскликнула бомба. — Нас всех контролируют, вы же знаете. Мы — часть огромного механизма под названием Нью-Дрезден. Нас передвигают, как детали на сборочной линии, моют, кормят, укладывают в постель и поют на ночь.
— А-а, — соглашаясь, протянул Бирксон. — Ты луддит, Ханс?