Не только она одна это почувствовала. Один из ее подчиненных, храбрый офицер, который на ее глазах неоднократно проявлял отвагу в бою, в обмороке рухнул на землю. Женщина-полицейский закрыла лицо руками и побежала по коридору, громко кашляя на бегу. Она добралась до ниши в стене, и там ее вырвало.
А Бирксон все продолжал скакать. Бах уже почти выхватила пистолет из наплечной кобуры, как он вдруг закричал:
— А что за день рождение без вечеринки? Давайте устроим праздник!
Бирксон огляделся вокруг и, наконец, его взгляд задержался на цветочном магазине. Он направился туда и, проходя мимо Бах, шепнул:
— Делайте рентген, живо!
Это оживило ее. Ей отчаянно хотелось верить, что он знает, что делает, как раз в тот самый момент, когда его безумие, казалось, достигло пика, Бирксон показал ей свой метод. Отвлечение. Пожалуйста, пусть это будет трюк... Она повернулась и дала офицерам, стоящим на краю площади Процветания, заранее подготовленный знак.
Бах снова направила взгляд на Бирксона как раз в тот момент, когда он клюшкой разбил окно цветочного магазина. Раздался оглушающий грохот стекла.
— Господи, — по-настоящему удивленно сказал Ханс. — Зачем ты это сделал? Это же частная собственность.
— И что? — прокричал Бирксон. — Черт, парень, ты собираешься сделать кое-что посерьезнее. Я только все подготавливаю.
Он зашел внутрь магазина и схватил охапку цветов, жестом показывая остальным делать тоже самое. Поначалу полицейским это не понравилось, но вскоре и они присоединились к разграблению магазина, выкладывая огромный венок вокруг ограждения.
— Думаю, ты прав, — запыхавшимся голосом сказал Ханс.
Вкус разрушений раздразнил его, пробуждая аппетит к большему насилию.
— Но ты напугал меня. Я действительно ощутил страх, впервые с тех пор, как перестал быть человеком.
— Тогда давай продолжим.
И Бирксон начал бегать по улице, круша витрины направо и налево. Подбирая в магазинах различные вещи, он бросал их на тротуар. Некоторые разбивались при ударе о гладкий камень.
Наконец, Бирксон прекратил бесчинствовать. Лейштрассе преобразилась. Будучи когда-то вычищенным и красиво обихоженным участком лунной поверхности, улица стала разрушенной, шаткой и беспорядочной, как и наполненная эмоциональным напряжением атмосфера, витавшая над ней. Бах содрогнулась и сглотнула подкатывающую к горлу желчь. Она была уверена, что это предвещало нечто плохое. Вид разграбленной Лейштрассе, бывшей когда-то образцом приличия и благопристойности, глубоко задел начальника полиции.
— Торт, — сказал Бирксон. — Нам нужен торт. Подождите минутку. Я сейчас вернусь.
Он быстро зашагал по направлению к Бах и развернул ее, задевая локтем и уводя за собой.
— Уберите отсюда полицейских, — сказал он, начиная разговор. — Они слишком напряжены и могут слететь с катушек в любую минуту. Вообще, — Бирксон одарил ее глупой ухмылкой, — они сейчас, вероятно, более опасны, чем бомба.
— Хотите сказать, это муляж?
— Нет. Настоящая. Мне знакома его психология. После всех пережитых несчастий, он больше не хочет быть неудачником. Другие обычно ищут внимания и не собираются никого убивать. Но Ханс не такой. Хочу сказать, что он у меня на крючке. Я могу с ним разобраться. Но не могу рассчитывать на ваших офицеров. Отзовите их и оставьте пару-тройку проверенных людей.
— Хорошо.
Бах снова решила доверять Бирксону — по большей части из-за чувства беспомощности, чем чего-то другого. Он устроил неплохое представление с цветочным магазином и рентгеном.
— Может быть, уже все сделано, — продолжил он, когда они дошли до конца улицы и свернули за угол. — Зачастую рентгена хватает самого по себе. Он расплавляет проводку и приводит устройство в негодность. Я надеялся убить его сразу, но он защищен. О, возможно, он получил смертельную дозу, но пройдет много дней, прежде чем он умрет. В этом нет ничего хорошего. Но повреждена ли проводка, мы узнаем, только когда выйдет время. Нам стоит придумать план получше. Вот что я предлагаю.
Бирксон вдруг прервался и расслабился, прислонившись к стене и начав рассматривать деревья и окружающий пейзаж. Бах слышала, как поют птицы. Раньше ее это успокаивало. Теперь она думала только о том, как людей пожрет пламя. Бирксон загибал пальцы, расписывая все по пунктам.
Бах внимательно его слушала. Часть плана была довольно странной, но не хуже, чем то, что она уже видела. Он и правда составил целый план. Чувство облегчения оказалось таким сильным, что чуть не вызвало эйфорию, которая, в сложивших обстоятельствах, была бы не совсем оправданной. Бах коротко кивала на каждое высказанное Бирксоном предложение и затем, повторяя те же движения своему офицеру, стоявшему рядом, подтверждала то, что он сказал, и обращала это в приказы. Молодой полицейский помчался исполнять их, а Бирксон собрался вернуться к бомбе. Бах остановила его.
— Почему вы не дали Хансу ответить на мой вопрос о том, кто сделал его бомбой? Это было частью плана? — настойчиво спросила она.
— О, да. Частично. Я просто ухватился за возможность сблизиться с ним. Но вам не стоило спрашивать такое. Уверен, что у него есть блокировка на подобные вопросы. Возможно, если он попытается на них ответить, сработает детонатор. Ханс — маньяк, но не нужно недооценивать тех, кто помог ему тут очутиться. Таким образом, они защищают себя.
— «Они» — это кто?
Бирксон пожал плечами. Это был будничный, беззаботный жест, один из тех, которые так раздражали Бах.
— Понятия не имею. Я не разбираюсь в политике, Анни. Я не отличу движение за запрет аборта от лиги за свободу Мавритании. Они их конструируют, я обезвреживаю. Все просто. Найти, кто это сделал — ваша работа. Думаю, вам уже пора бы начать.
— Мы уже начали, — призналась она, — я просто думаю... ну, прилетев с Земли, где это случается постоянно, вы, возможно, знаете... черт побери, Бирксон. Почему?! Почему так происходит?
Он рассмеялся, а Бах покраснела и стала медленно закипать. Любой из ее подчиненных, видя ее в таком состоянии, направился бы в ближайшее укрытие . Но Бирксон продолжал смеяться. Ему вообще до чего-нибудь есть дело?
— Извините, — выдавил он. — Меня уже об этом спрашивали другие начальники полиции. Это — хороший вопрос.
Он сделал паузу, все еще слегка улыбаясь. Когда Бах ничего не сказала, он продолжал:
— Вы не с той стороны на это смотрите, Энн.
— Ты обязан говорить «начальник Бах», черт тебя побери.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Так вот, вы не видите, что это ничем не отличается от гранаты, брошенной в толпу или от бомбы, посланной по почте. Это — форма общения. Просто в наши дни, когда вокруг столько людей, приходится кричать немного погромче, чтобы привлечь внимание.
— Но... кто? Они так и не назвали себя. Вы говорите, что Ханс лишь инструмент в их руках. Из него сделали бомбу, воспользовавшись его собственными мотивами для ее взрыва. Очевидно, его собственных возможностей для этого бы не хватило. Это мне понятно.
— О, думаю, мы скоро узнаем, кто. Они даже не ждут, что он добьется успеха. Ханс — предупреждение. Если бы они действовали на полном серьезе, то нашли бы кого-нибудь другого, идейного фанатика, готового умереть ради общей цели. Конечно, их не волнует, что бомба и правда может взорваться: их это приятно удивит. Тогда они смогут встать и постучать себя в грудь. Стать знаменитыми.
— Но где они взяли уран? Его же хорошо охраняют...
Впервые Бирксон проявил раздражение.
— Не глупите. Все началось в 1945-ом году. Этого никак нельзя было предотвратить. Наличие инструмента подразумевает его использование. Как ни старайся держать его только в кругу доверенных людей, со временем он попадет не в те руки. И в нашем случае — тоже самое, вот что я хочу сказать. Атомная бомба — просто оружие. Словно камень, упавший в муравейник. Да, для одного муравейника — это больше несчастье, но для всего вида — это не угроза.