Однако намётанный глаз Олега примечал отнюдь не архитектурные излишества — было видно, что Подол терпит второе нашествие за зиму. Раз за разом попадались пожарища, открывавшие взгляду маленькие огородики, окружённые плетнями, частенько поваленными, а снег был истоптан копытами коней. Видел Сухов и двери, порубленные топорами, и запертые ставни, в которых застряли наконечники обломанных стрел. Надо полагать, дружина Изяслава Мстиславича порезвилась вволю, а теперь пришёл черёд Ярослава Всеволодовича.
Что и говорить, не везло Киеву, многих князьков притягивал великий стол. Тринадцатый век только начался, считай, а сколько уже раз город приступом брали — в 1202-м, в 1203-м, в 1207-м, в 1210-м и ещё, и ещё… И всякий раз князья-штурмовики смерть сеяли и насилие, брали жителей в полон, грабили их почём зря. Хуже ворогов были свои же, проклятые черниговские Ольговичи, волынские Изяславичи, смоленские Ростиславичи, суздальские Юрьевичи!..
— Не понимаю, — буркнул Пончик, хмуро оглядываясь, — почему князь ведёт себя как захватчик? Ему ж с этими людьми жить! Угу…
— Почему… — усмехнулся Олег. — А чтоб боялись, Понч. Чтоб и пикнуть не смели! Ярослав не отдаст Киев на поток и разграбление. Скоро он прижмёт своих, но… не сразу. Пускай уж поозоруют, возьмут своё, оттянутся по полной. После князю с воеводами легче будет их строить да школить. А как утихнет беспредел, киевляне ещё и благодарить станут Ярослава!
— За что? — проворчал Александр. — Что не всех поубивали?
— Именно, Понч!
Войско продвигалось по Боричеву току, главной улице Подола, ведущей от пристаней на Почайне к Верхнему городу. Улица была пуста — ни души. Дворяне проезжали мимо затворённых дверей, опасаясь бесчинствовать на глазах у князя, и завидовали ополченцам, избравшим параллельные улочки, — оттуда неслись заполошные крики и весёлая ругань. А князь Ярослав и ухом не вёл — ехал себе да на солнышко щурился.
Боричев ток вывел Олега на вечевую площадь, где в гордом одиночестве возвышалась церковь Успения Богородицы Пирогощи, и мало-помалу на подъём пошёл, прозываясь уже Боричевым взвозом.
Заорали воеводы, призывавшие бойцов, им вторили сотские и десятники, спускавшие приказ до подчинённых, — впереди поднимались стены Верхнего города, а Боричев взвоз утекал под ворота громадной въездной башни. Дружинники построились, припоздавшие вои поспешали за братией, торопливо пряча за пазуху шейные гривны и бусы, браслеты и даже меховые шапки — все те «пенки», которые удалось снять с мирного населения.
Полки были настроены воинственно — лёгкая добыча раззадорила бойцов, они готовы были штурмовать Подольские ворота, запиравшие проход на Гору.
— Цегой-то ты сена не прихватил? — обратился Яким Влункович к Олегу, приоткрывая в ухмылке крупные жёлтые зубы. — Али раздумал огнём баловатьсе?
Сухов усмехнулся в ответ, примечая оживлённое шевеление на воротной башне. И не простые воины суетились, толкаясь за парапетом, а кое-кто поважней, в соболях да в бархате.
— Солому пожалей, — сказал он. — Ворота необязательно жечь.
— А цего?
— В них можно просто войти, — проговорил Олег с усмешечкой, глядя, как вздрагивают створы Подольских ворот, и добавил, как гостеприимный хозяин: — Прошу!
Воевода даже рот раскрыл от изумления — ворота открылись, распахиваясь настежь, и в глубине арки показалась процессия — плотным строем вышли бояре под предводительством толстого архиепископа.
Ярослав Всеволодович подбоченился, не покидая седла, а «вятшие люди града Киева» низко поклонились князю.
— Исполать тебе, Ярослав свет Всеволодович! — гулким басом пророкотал архиепископ. — Войди во град сей и блюди его по всей правде![45]
Князь, обретающий приставку «великий», ничего не ответил, только кивнул небрежно и тронул с места коня. Бояре расступились, пропуская Ярослава Всеволодовича за стены Верхнего города.
Выехав на свет божий, Сухов понял, что боярство киевское прогибалось не зря и смогло-таки расположить к себе нового правителя — стража вывела пред светлы очи Князевы прежнее руководство — Изяслава Мстиславича, растрёпанного парня лет тридцати, с полным лицом, щекастым и губастым.
— Казнить не стану, — снисходительно молвил Ярослав Всеволодович, — милую! Бери коня, бери дружину и ступай с Богом.
Мстиславович поглядывал на князя переяславского исподлобья. Полные губы его вздрагивали, пухлая щека подёргивалась. Ни слова не говоря, Изяслав развернулся и вскочил на подведённого ему коня, подав знак малой дружине — сплошь из половцев, смугловатых степняков в стёганых халатах и доспехах из бычьей кожи. Почти у всех у них на головах были островерхие шлемы с интересными откидными забралами, изображавшими человеческие лица в металле — будто маски посмертные.
Половцы, в отличие от своего предводителя, молчать не стали — загикали, засвистели, завыли и вихрем унеслись за ворота (с этого дня Изяслав Мстиславович всё равно что умер — никто с ним, отовсюду изгнанным, не водился более).
А великий князь Ярослав Всеволодович отправился далее, шествуя, что твой триумфатор, — окружённый «Золотой сотней» под командованием верного окольничего[46] — Акуша, проныры родом из Бостеевой чади.[47] За княжьими мужами ступали полки новгородский, новоторжский и переяславский.
— На тебя уже зыркают, — негромко сказал Пончик, склоняясь в седле к Сухову.
— Акуш и Яким? — промурлыкал Олег, щурясь.
— Они! Соперника почуяли. Угу…
— Пускай чуют, Понч. Живее бегать станут, а то раздобрели на княжьих-то харчах!
Сам же Сухов «зыркал» на Киев. Такого Верхнего города он не застал в прошлом, а до будущего тутошнее великолепие не дотянет, найдётся кому разнести всё по кирпичику.
Уж и вовсе по-царски выглядел Бабин Торжок — площадь у Десятинной церкви. Здесь красовалась бронзовая квадрига,[48] вывезенная князем Владимиром из Херсонеса, — гридни стащили её с триумфальной арки Феодосия. До кучи князь прихватил и статуи мраморные, изображавшие Афродиту, Артемиду и Геру.
«Бабами» обычно назывались истуканы-балбалы, воздвигнутые кочевниками на курганах. Может, оттого и площадь была прозвана Бабиным Торжком? Какая богобоязненному христианину разница, прекрасное изваяние ли воздвигнуто на постамент или грубое творение варвара? Всё одно — идол…
С трёх сторон площадь замыкали княжьи дворцы. Самый большой из них располагался к западу от Десятинной церкви. Трёхэтажное строение простиралось двумя крыльями, выстраивая редкие колонны, выставляя напоказ яркий фасад, облицованный мрамором и плинфой. Лепота!
Ярослав Всеволодович спешился у парадного входа и сказал Якиму, оборотясь:
— Пошли людей верных на Подол, пущай осадят воинство, а то забалуют.
— Всё сделаю, как велишь, княже, — поклонился воевода.
Дождавшись, пока великий князь скроется в палатах, и уже не пряча усмешечки, Влункович приблизился к Сухову.
— Слыхал? — сказал он. — Даю тебе ишшо две сотни новиков из полку Косты Вячеславича, хватай их — и на Подол! Наведи порядок. Понял? Во-от… Ежели «баловники» не послушают сразу — заставь!
— Сделаем, — пообещал Олег.
— И вот чего ещё… — Яким помялся, но договорил: — Ты больно-то роток не разевай на милости великокняжеские. Понял? Во-от… А то зашью!
— Не грози, Влункович, — улыбнулся Олег неласково. — Не тебе решать, кого князю одарить, а кого ударить. Понял? Во-от… — передразнил он воеводу.
— Врагов ищешь? — вкрадчиво проговорил воевода. — Мотри, обрящешь на свою голову!
— Своих врагов я всех похоронил, — холодно ответствовал Сухов. — Не набивайся ко мне в неприятели, Яким, проживёшь дольше!
Воевода скрыл гнев, только глянул на Олега пристально, а после махнул рукой, подзывая ополчение. Новики — пешие, без броней, вооружённые чем попало, — всей толпой шагнули к Сухову…
…Олег спускался по Боричеву взвозу и думал, не слишком ли круто он портит отношения с Якимом? Обмозговав это дело, пришёл к выводу, что выбрал верный путь. Как себя поставишь, такое тебе и уважение окажут.
45
Подразумевается «Русская Правда» — свод законов. Исполать — выражение, заимствованное из греческого, означает «хвала, слава».
46
47