В тот вечер, наскоро отужинав, Саша сидел за письменным столом допоздна. Уклонился даже от обсуждения новогоднего сабантуя, куда отец с матерью пригласили нескольких друзей и родственников. Саша сочинял другу письмо, притом что его израильского адреса у него не было. Писал, так сказать, впрок, на вырост. Даже не задумался, что на первых порах, в лихорадке обустройства, Мишке может быть не до писем.
За семь дней разлуки чего-либо значимого в Сашиной жизни не приключилось, если не считать сегодняшний мини-инцидент на работе. Его Саша и живописал во всех подробностях, с присущими ему юмором и самокритичностью – как он все напутал… При этом, ближе к концу, заметил: «Если в твоей, Мишка, новой стране все так невозмутимы, как сегодняшний гость, то никакой Саддам с ракетами вам не страшен. Но все же тебе лучше было переждать на родине – дома и стены помогают, как бы всем нам здесь хреново не жилось».
Глава 3
29 декабря 1990 года 10:00, город Владимир
– Семен Петрович, Москва!
– Опять? Да что б их… А кто?
– ГКЭС, управление кадров. На первой, Семен Петрович.
Семен Талызин, главный инженер «Владимироблэнерго», сорока девяти лет от роду, с ненавистью уставился на оторвавший его от дела аппарат. Казалось, что сей предмет – всех его бед начало. И впрямь в состоявшемся разговоре Семен Петрович дружелюбностью не отличался. Весьма краткую беседу закруглили просительной интонации вопрос и негодующий ответ.
– Может, передумаете, Семен Петрович? С учетом всех обстоятельств, ваша ставка удваивается…
– На какой ляд мне эти гробовые! Заварил Саддам кашу, пусть расхлебывает! Даже не подумаю, прощайте. – Семен Петрович бросил трубку, не дожидаясь отклика.
Семен Талызин, не последний в иерархии советского энергоснабжения чин, суетливо ерзал в кресле, передавая неожиданную метаморфозу. Будто оборванный разговор ему до лапочки, а все неудобство в том, что звонок оторвал от крайне важной, по значимости – равнозначной физиологическому отправлению – процедуры.
Тут Семен Петрович резко подался вниз и что-то высматривал под столом, однако, ничего не найдя, вновь распрямился. Тяжелое, испещренное красными прожилками лицо и мутный взор подсказывали, что у Талызина гипертонический криз, а неизъяснимая досада в лике, с учетом недавних поисков, – следствие неудавшейся попытки скачок давления купировать. Меж тем напрашивалось: что он искал под столом? неужели обронил лекарство?
Талызин насторожился, как будто близясь к некоей покалывающей коготками разгадке, после чего метнул взгляд на трюмо, расположенное слева, рукой подать. Образ страданий осветила направляющая цели, и резвым, несообразным хворому виду движением Семен Петрович устремился к нижней створке, приподнимаясь. Распахнул и изрек гортанное: «О!»
Взволновавший его предмет – на глаз, четырехсотграммовая стеклянная емкость с прозрачной жидкостью. По внешнему виду, сосуд для химреактивов. Только на лекарственный препарат – что объемом, что отсутствием ярлыка – находка не походила…
Талызин схватил емкость левой рукой, но застыл. Медленно повернул голову к входной двери, прислушался. Из приемной доносился голос секретарши. Судя по обрывкам фраз, – телефонограмма, предписывающая явиться на совещание.
Семен Петрович опустил руку, встал на ноги. Бесшумно отодвинул кресло, после чего, осторожно передвигая ноги, двинулся к двери. Практически бесшумно повернул запор и столь же осмотрительно проделал путь обратно. Извлек из трюмо сосуд, откупорил резиновую пробку-шляпку и где-то на четверть заполнил жидкостью стоящий на подносе стакан.
В кабинете резко запахло спиртом.
Талызин подбавил в стакан аналогичную порцию воды из графина, чуть взболтнул и одним махом промочил горло.
Он скривился, втягивая в легкие воздух. Подхватив графин, прильнул к горлышку, но пил недолго – лишь несколько глотков. Продолжая гримасничать, протер губы и подбородок ладонью, затем потешно насупился.
Спустя некоторое время Талызин курсировал взглядом по столешнице, поблескивая ярко вспыхнувшими зрачками. В какой-то момент уткнулся в емкость с «лекарством», лениво потянулся и сплавил под стол. Последние трое суток сосуд обретался именно там, на ночь, правда, перекочевывая в трюмо. Уже в понедельник, к обеду, хлопанье створками Талызину надоело, и он, как это прежде случалось, укоротил «потребительский» маршрут – на один, весьма хлопотный прогон.
Талызин распахнул форточку и бессмысленно уставился в окно, казалось, ни о чем не думая и ни за кем не наблюдая. В унисон общему провису – слегка выпирала челюсть, усугубляя и без того нелицеприятный вид.