Расслабленная рука израильтянина приподнялась, чтобы, казалось, соседа обнять. Однако приземлилась не на предплечье Черепанова, а проникла подмышку. Молниеносным, почти неразличимым движением Шахар сжал трапециевидную мышцу соседа, но тотчас отпустил.
Глаза Черепанова выкатились, все в сетке красных прожилок, рот приоткрылся и в овале недоумения подмерз – боль ведь исчезла, столь же внезапно, как и явилась. Судя по прежнему виду – следящего за матчем болельщика – даже сидящий наверху Розенберг ничего не заметил
Шахар склонился к подавившемуся «О» Черепанову и, умаслившись, зашептал.
– Брат, подумай хорошо… Сначала подумай, потом говорить… Кто заставлял тебя и меня идти в разведка? И тебе, и мне говорили: раньше подписать, положи на весы, потом будет поздно – себе уже не хозяин… Посмотри, что получается… Твой папа и мама – офис… У тебя нет жена, нет дети, вместо них – задание… Пока ты делаешь хорошо, продолжать работать. Если… – Шахар задумался подбирая слово – сел в вода, пенсия – самая маленькая наказание. Ты… думаешь… я хочу вернуться домой в железный ящик… Или… я хочу тебе горе, совсем ошибка… Я – твой товарищ и помощник, моя голова рискует, наверно, больше… Но, кроме тебя и меня, это сделать никто… Я думаю, ты сам понимаешь…Поверь… мы проверили… У «Аэрофлот» в Багдад еще два рейс, потому я здесь… – Шахар замолк, убирая руку, покоящуюся на спинке соседнего кресла.
Тут живое, переливающееся множеством оттенков лицо тель-авивца претерпело разительную перемену: в считанные секунды осунулось, посерело, будто лишившись кровяной подпитки. Да и весь образ – как подменили. Еще недавно уверенный в себе, артистичный Шахар опустошенно смотрел на площадку в полном отрешении. Легкие, проворные руки отяжелели, казались чужими. Но больше всего бросалось в глаза иное: не замечалось и всполоха былой наигранности, нарочитой перемены ликов, точно засевший в недрах кукловод ловко дергает за ниточки, извлекая, со сменой обстановки, подходящий образ. Так что ничего не оставалось, как поверить, что нашептанный монолог – искренен, если, конечно, не выдохся…
Черепанов тем временем учащенно мигал и могло показаться, что выстраивает озвученные сентенции соседа в удобный для усвоения ранжир. На самом же деле постигал не смысл сказанного, а необычный стиль его передачи.
Еще ни разу в его богатой биографии функционера спецслужбы прямая угроза не облачалась в нормальные, если не душевные слова, совсем не ставя цель запугать, лишить веры. Скорее, наоборот. Озвученное замышлялось ту самую пошатнувшуюся, но столь важную для рискового начинания веру упрочить. И не в качестве одноразовой инъекции, беспечно запуская «божественный ветер», а оттого, что человеческое у пришельца его суровым, не терпящим душевных вольностей ремеслом не вытравлено. Более того, оно не банально примазалось к столь знакомому, тысячекратно отведанному за годы жизни в разведке скотству, правящему в епархии бал, а бытует ему вопреки.
Между тем Черепанов не испытывал малейших иллюзий насчет переданного ему посыла, как бы мягко тот ни был в монолог вплетен. «Железный ящик» примеряется именно к нему, потому и упомянут. Случись он улизнет от задания, «спишут», и наиболее вероятно, руками пришельца-златоуста. Ведь жизнь двойного агента до смешного дешева – кому раньше перейдешь дорогу. Тем не менее подполковник испытал какой-то необычный подъем, что повестку в преисподнюю ему зачитали щадящими, если не по-братски выверенными словами, хоть и предварив иезуитски исполненным «щелбаном»…
Черепанов откинулся на спинку кресла, бросая косые взгляды на соседа. К своему удивлению, открыл, что пришелец от действа отпочковался, будто устал или разочарован. Но спустя некоторое время москвич вспомнил, что, собственно, его очередь «вводить в из-за боковой мяч».
Шла пятнадцатая минута баскетбольного поединка, и Черепанов подумал, что в перерыве их пестрой компании лучше ретироваться. Назначая рандеву в столь экзотичном, зато, ему вначале казалось, безопасном месте, он не предполагал, насколько трудным окажется разговор, не преодолевший пока и экватора.
– Давайте, поговорим нормально, – заговорил, сдвигая шторку неловкой паузы, Черепанов, – расскажи все толком и… подумаем.
Шахар продолжал блюсти суверенитет своей «скорлупы», не высовывая носа. Зато Розенберг без всякого уведомления, резко согнувшись, нашептал соратнику перевод. Тем самым выдал, насколько велик у «Моссада» к операции интерес.
– Да-да… – рассеянно откликнулся Шахар, не поворачивая головы, но прислоняясь к спинке. – Конечно, Саша, только нормально, именно…