А тут вдруг, остановив строительство дома, купил себе новенький «Москвич-412» — загляденье, а не машина. По такому случаю «Запорожец» был изгнан из гаража и поставлен под грушей, а в гараже поселился «Москвич».
Странный образ жизни вели Зёня и Муля — за всю жизнь они только два раза съездили в Киев к Евгению Гончарову, племяннику Зёни, который был годом его моложе. И то на поезде. Остальное время провели в Славгороде и его окрестностях. Никогда и никуда больше не выехали — ни по делам, ни в отпуск, ни в гости, ни курам на смех...
Для поездок по Славгороду и ближним хуторам Зёне вполне хватало «Запорожца», а то даже и мотоцикла. А новенький «Москвич» ни разу не был выгнан из гаража! Так и простоял там несколько десятилетий, пока его кузов не сгнил и не покрылся дырками. В последние годы своей жизни Зёня за малые деньги продал его мастеровым мужикам, которые из старых машин делали новые и перепродавали.
Вот таким был Зёня. Детей у них с Мулей тоже не было — шпионам и предателям родины обременяться нормальной семьей не полагается.
Смолоду Зёня жаловался на печень, на сильные изжоги, но никогда не лечился. И вообще никогда не обследовался, так что трудно сказать, от чего он умер. По виду можно было думать на рак или на цирроз печени, возможно, на сахарный диабет... на нечто подобное. Последнее время он тяжело болел, жаловался на опухшие ноги, года за два до смерти перестал подниматься. Зёни не стало весной 2009 года. Хоронила его старшая дочь брата Бориса, присутствующая рядом Муля уже еле передвигалась, — у нее официально обнаружили рак гениталий. После похорон Зёни местные медики забрали Мулю в больницу, где и досмотрели до конца. Она пережила Зёню ровно на два месяца.
А после этого в течение недели ночные воры разобрали по кирпичам их почти готовый дом, проникли в подвал и все оттуда вынесли. Но сохраняемое там добро за 40 лет прогнило и распалось у них в руках.
Все, к чему прикасались Зёня и Муля, пошло прахом, никому не принеся пользы. Об откровенном вредительстве говорить излишне, о нем читатель догадается сам.
Из огня да в полымя
Без доли цинизма можно сказать, что конец мучениям Александры Сергеевны положили немцы. Ей, прожившей всю молодость в национальном многообразии, приход оккупантов не показался чем-то из ряда вон выходящим, нарушающим основы бытия. Конечно, плохо, что немцы вторглись со стрельбой и взрывами, грубо командовали людьми, забирали у них хорошие вещи и еду. Но на своем веку она уже видела и перемену власти, и борьбу за отстаивание узкогрупповых интересов, и завоевание земель и понимала, что обыкновенные люди в этих процессах ничего не решают, что они просто невольные статисты. Так было в России времен революции и Гражданской войны с разгулом махновщины, так было и в Ираке, где вообще все постоянно кипело и плавилось, то же она застала и в Кишиневе.
Короткий период ее последней молодости, поместившийся между возвращением в СССР и началом войны, был омрачен то голодом, то коллективизацией, продолжающейся до 1937 года, то экспроприациями. В результате этих процессов у Проньки забрали лошадей, и обозленный мужик остался не у дел. Он сидел дома, копил в душе безадресную ненависть и вымещал раздражение на Александре Сергеевне, как будто это она была виновата в происходящем. Ее увещевания на «дорогого Прокошу» не действовали и не усмиряли его буйные выходки. И вообще из-за бесконечных беременностей с токсикозами, родов и похорон младенцев, из-за невыносимых проделок мужа, его пьянства, из-за всей неприкаянной жизни и ночевок в степных копнах сена или соломы тот отрезок времени стал для Александры Сергеевны сущим кошмаром.
Так что присутствие немцев, пока они устанавливали свою власть на советской земле и сносно утесняли людей, что, в частности, приструнивало душегубские наклонности Проньки, ей не мешало.
Каким-то образом получилось, что Пронька не пошел защищать родину, а оказался на оккупированной территории, хотя со слов Александры Сергеевны нам известно, что воевать он умел и в империалистическую войну{5} бил врага в Бессарабии, а вернулся с той войны целым и невредимым. Возможно, для призыва на фронт он вышел из возраста, так как на начало сороковых годов разменял шестой десяток. Но ничто не спасло его от расстрела, устроенного немцами 8 марта 1943 года, когда в Славгороде погибло большинство мужского населения.
О случившемся Александре Сергеевне сообщила ятровка Катерина, жена Самуила Григорьевича, родного Пронькиного брата. Эта семья жила по соседству с Александрой Сергеевной, межа к меже.