– О возлюбленный внук мой, пользуясь благорасположенностью Аллаха, я спешу раскрыть тебе тайну твоего рождения. Будь проклят шайтан, лишивший тебя памяти… Но преклони свой слух к моим устам и внимай, не перебивая. Ты родился в славном роду великих воров Багдада!
– Вот, блин… Саксаул, а ты точно уверен, что мои предки были большими уголовниками?
– Не саксаул, а аксакал! Аксакал – пожилой, уважаемый человек, а саксаул – это верблюжья колючка! Сколько можно повторять, о медноголовый отпрыск северных медведей?!
– Ладно, не кипятись… Я ж не со зла, просто слова похожие…
Старый Хайям мысленно вознёс молитву к небесам, прося даровать ему долготерпение. На самом деле Лев постоянно ставил своего учителя в тупик совершенно незнакомыми и явно немусульманскими словечками. Нет, память так и не вернулась к нашему герою, но его речь навсегда осталась яркой и самобытной речью молодого россиянина нашего века. Оболенский ни за что не мог бы объяснить, что означает то или иное выражение, но к нему быстро вернулся столичный гонор и особый, присущий только москвичам «чёрный юмор», чаще приписываемый врачам и юристам.
– О’кей, дедушка Хайям! Общую концепцию я уловил, можешь лишний раз не разжёвывать. Родоков себе не выбирают, примиримся с тем, что есть. Ты только поправь меня, если я собьюсь с курса партии… Итак, как я тебя понял, все мои предки по материнской линии были валютными аферистами и мастрячили полновесные динары из кофейной фольги. Папашка был карманником, дед – конокрадом, дядя ввел рэкет на караванных тропах, и громкое имя Оболенских громыхало кандалами от Алма-Аты до Бахчисарая. Кстати, как там фонтаны? А, не важно… Стало быть, я с малолетства был передан тебе на воспитание и заколдован злым ифритом, чтоб ему охренеть по фазе конкретно и бесповоротно! Я правильно так цветисто выражаюсь? За пять с лишним лет эмир Багдада публично репрессировал всю мою родню, и они сгинули на Соловках. Тебе же удалось скрыться, подкупить Бабудай-Агу и в конце концов вернуть меня к жизни как общественно полезного члена коллектива. Верблюд моих мыслей дошёл до колодца твоего сознания, не рассыпав по пути ни зёрнышка смысла из хурджинов красноречия?
– Ва-ах, как он говорит, хозяин… – восхищённо прищёлкнул языком чёрный джинн. – Клянусь Аллахом, у него за плечами целых два медресе!
– Я понял только про верблюда, – сухо откликнулся Хайям, но Льва это ничуточки не обескуражило.
– А теперь ты хочешь, чтобы я, как праведный сын нереабилитированного врага народа, взял в руки меч возмездия и обкорнал им бороду эмира? С моей стороны – нон проблем, вопрос лишь в отсутствии специальных навыков. Чёй-то мне кажется, что мой батяня не особо утруждался образованием отпрыска…
– Что ты хочешь сказать? – окончательно запутался дед.
– Я воровать не умею, – честно улыбнулся Оболенский.
– Ах, это… – безмятежно отмахнулся Хайям, и его узловатые пальцы сделали тайный знак навострившему ушки джинну. – Знай же, мой возлюбленный внук, что на самом деле ты являешься величайшим и искуснейшим из всех воров Багдада!
– Не может быть…
– Бабудай-Ага, подтверди! – торжественно приподнялся старик, и джинн, пробормотав привычное «слушаю и повинуюсь», кивнул, скрестив руки на волосатой груди. Массивное золотое кольцо в его носу даже задымилось от напряжения, а Лев ощутил лёгкое покалывание в кончиках пальцев. В хижине потемнело, огонь в очаге пригнулся, словно прячась от ветра, где-то далеко громыхнули раскаты грома… Потом всё как-то резко оборвалось, на секунду вообще все звуки пропали.