… Согласно распоряжению военного комиссара… Я обернулся. День сегодня будет хорошим. Потому что небо широкое. От девятнадцатого августа… сегодня девятнадцатое. Ровно три года назад. Тогда небо было другим. Как трудно. Свет и смута… и ничего не видно. Со всей ясностью заявляю… Клевета. А все равно ничего не видно. Молчать. Тогда, год назад, я ничего еще не знал. Ничего – это то, что будет. То, что уже было. Краски стерты, но я знаю, что они стерты. Или это наваждение… Ясное чистое утро. Небо, как в детстве. Студеное, чистое, юное. Отче наш… Приговариваю. Во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Почему я не считал дни, не замечал? И ворогам нет счета, и тьма была повсюду… Да не тьма, а вода студеная, колосья желтые и небо красное. Почти как на рубахе… «Простите» – она целовала смущенно и жадно. Есть такое чувство жадности… когда все в последний раз. Я скоро вернусь. Я буду ждать. Я верю. В детстве дед рассказывал, что море – это такое же небо, только тяжелое. Ялта. Холодная, чистая, далекая. Бритвой по лицу. Я верил… и верю и верую. Во имя Отца. Гляди-ка , как твое небо рыбаки веслами бьют… Вы подлец.... это уже восемнадцать. От девятнадцатого августа… прощай. Настя. Уезжай… обещай, что уедешь! Милая, любимая, ласковая… забытая и вечная… а в глазах ничего, кроме глаз. Как небо… Дедушка, а если журавли улетают, значит где-то их ждут. Где-то радуются. Радуются, и палят, и кричат «ура»… и небо красное и чистое. День будет хороший. Не уберег, не спас, нет ее больше. Нет. Нет и не будет. От девятнадцатого августа. «да помолись пока, хлопец, что же мы, нехристи?» К расстрелу… Я люблю тебя. А я тебя. Рубаха… такая белая и грязная. Чем бы ее омыть?.. от девятнадцатого августа. Здесь лежит раба господня Анастасия. Неправда. Этого не может быть, чтобы эта плита была всем, что осталось. А после смута. Жестокая, бешеная, нечестная. Я буду тебя ждать, что бы ни случилось. А я вернусь, обещаю… слово офицера… А вы – подлец. Зато жить буду долго. Господи, спаси и сохрани… сохрани в сердце… то, что никто не сохранит. Не уберег. Простите, простите… Я люблю тебя… это так просто… как небо, как ветер, как море. Значит где – то их ждут. Полной грудью на вдохе. Крестик в ладони, на память… чтобы уберег. Серебро, белое и холодное. А вокруг кресты, и тьма, и пожарища… и тьма дней, и нет им счету. Если солнце красное, значит будет ветер. Как долго я не замечал. В последний раз. От девятнадцатого августа. А скоро осень. Журавли. И солнце, доброе… по лицу… и ветер шутя. Сегодня день хороший. Прощай. Я буду ждать. Приговор привести… Я люблю тебя. В водке тупую печаль… да только водки нужно море… холодное, чистое, бескрайнее. Ему нет края, потому что небо бесконечное. В исполнение. Не утопить. Дедушка, а значит журавлей тоже ждут. Мы их встречаем, а с ними уже простились. Небо. На всю грудь. От девятнадцатого августа. Красное. Развяжите мне руки, я все равно не убегу. Во имя Отца и Сына… Да что же мы, нехристи?.. Прощай. И Святаго Духа. На плече букаха… Как в детстве… если подуть и загадать. От девятнадцатого августа. Полети на небо. Да поздно. Аминь. День сегодня… Пли… и букаха. Полети на небо. Я буду ждать. Я верю. А я тебе… От девятнадцатого августа.
Глава 8
– Видишь, что ты натворил? – священник держал в руках опасный жертвенный нож, – Девочка так хотела жить, а ты медлил и медлил, – он залился притворным плачем, – Жить хотела, да перехотела. Пришлось принести в жертву.
Александр стоял, опешив. Он не верил в происходящее. Лиза была для него обычной и порою, он не знал как с ней быть, и как избавиться. И вот ее не стало. Не может быть. Это насекомое стоит и глумится.
– Тварь, значит, икону ты хочешь? Может, из тебя мощи сделать?
– Не кипятись так, друг мой, – он снова стал вежливым, – В твоей подружке были дырочки. Там сережка, там ругая, да много ли еще… теперь на одну больше.
Александра охватило бешенство, и он бросился душить. Руки, способные творить, теперь душили существо, помыкавшее им последнее время.
– Стой, не убивай, хозяин, – священник законючил и взмолился, – Я же тебе желание обещал. Я исполню, только не делай мне больно.
– Исполняй сейчас, я не верю тебе.
– Поверишь, – прохрипел святой отец, – Только отпусти.
Александр и сам думал освободить жертву, потому что понимал, что просто не может убить. Не так, разве что, в гневе.
– Так-то лучше, а то вздумал шейку давить. Молокосос ты еще, и убивать по-человечески не умеешь. Когда ты напишешь икону, у тебя останутся еще краски. Вот с ними делай, что хочешь. Сам исполняй свою мечту.
– Ты бредишь. Зря я тебя не придушил, – к Александру вернулась раздражительность.
– Не смог бы, душил неправильно, уж я-то толк знаю, – его мясистые небритые губы исказились в гримасе, – Ой, ой ой! Не убивай меня! Покривлялся и хватит, надо же было тебя позабавить.