Еще одно слово, и моторчик остановится. Виктор почувствовал, что хочет дышать. Душная комната, запах стен. Западня. За окнами шел дождь, и он вышел под этот ливень. Он упал на колени и простирал лицо к небу. В груди было невероятно больно. Как будто всего разрывало на части. Он подумал о том одном разе, когда все могло быть. Один шанс из тысяч и миллионов. Ветер ломал ветви и бил чьи-то ставни. Ветер шумел в небе, и дождь крупными каплями слепил глаза. Дождь смывал слезы. Холод снимал боль. Вот она, анестезия. Бессильные пальцы вцепились в землю, вгрызаясь в грязь.
Да хоть бы захлебнуться, – подумал он и устал. Его тело обмякло, и кипящий котел весенних луж принял тяжесть. Смерть не хотела его брать. Слишком молод еще, – подумала лукавая с долей похоти. Через минуту он очнулся. Секундная слабость. Накатило. Сорвало когда-то крепкую крышу с петель и унесло к чертовой… толи матери, толи бабушке, – подумал, вспоминая, Виктор. Все, хватит. В дождь его часто грузило. Иногда накрывало. Но он терпел. Только хранил в груди один лишь шанс, и мерз, вспоминая одну лишь слабость. Он поднялся с колен и посмотрел на себя. Ну и пусть грязен, зато чист. И дождь бил в стекла, и он был снова за окнами. И снова кофе. Он уже думал о делах. О странном и немного наивном парнишке и о том выборе, который ему предстоит сделать.
– Не завидую я мальчику, – произнес он вслух и налил крепкие сто грам. Это всегда помогало. Помогло и сейчас.
Глава 12
После нашей встречи Виктор был задумчив и не проронил ни слова. Его терзала какая-то мысль, но он не мог ее выразить. Или не хотел.
– В чем дело? – поинтересовался Олег.
– Абстрактный вопрос.
– Тебя что-то гложет.
– И что?
– Поделись, хотя дело твое.
– Понимаешь, он любил необычную девушку. Она умела превращать аравийскую колючку в живого носорога одним только желанием и щелчком пальцев.
– Кто?
– Невеста моего друга.
– И?
– Вот только она не знала этого. И никогда не была в Аравийской пустыне, и тем более не щелкала там пальцами. Он знал, что она необыкновенная, но не представлял почему. А в самом деле, даже если бы она знала, то какой от этого умения прок? Кому нужны носороги?
Олег молчал. Он учился слушать и сейчас думал о своем. Слова, на первый взгляд кажущиеся бредом, ложились на подсознание. Виктора поощряло молчание собеседника. Он продолжал:
– У меня был друг. И ты знаешь, он был очень классный. Абсолютно чистой души человек. А главное, всем вокруг становилось лучше от того, что он был. Хороший собеседник, веселый, отзывчивый, добрый. – в его глазах полыхнуло пламя злой тоски, – Такие люди толи от Бога, толи сами по себе в жизнь попадают, неизвестно почему и зачем. Я бы спросил даже – за что? За какие прегрешения. Страдают они здесь, в жизни-то.
Тогда его невеста на шестом месяце была, когда мы поехали в последний раз. Только представь, что человек жил себе, вроде бесполезен для всех, а вокруг хорошо оттого, что он есть. Любил он ее, считал особенной. И не копался в своих мыслях, не загадывал – почему. Просто любил, как идиот. Как ребенок, чистыми и открытыми глазами. – Виктор достал граненый стакан и налил белой прозрачной, – будешь?
– Угу.
– За тебя, – сказал он, и выпил, не чокаясь. Олег так и не понял, за кого он осушил рюмку.
– Знаешь, хорошим он был. Только страшно вот так жить. Кого не встретит – тому помогает. Даже если не хочет этого. Благодарность? Да ее почти нет в мире. Вспомни Христа, которому калеки даже спасибо не сказали. А разве ради нее он? За что покупал, за то и продавал. Ничего не брал себе.
– Праведник?
– Просто не получалось. Все людям. Выходит, не праведник, а проводник. А чем больше отдавал, – он на несколько секунд делал паузу, – тем больше к нему приходило. Должен он был, и жил, и боялся.
– Чего же он боялся?
– Он не был трусом, – сухо ответил Виктор, – Просто есть страх куда страшнее. За нее и боялся. Есть ведь баланс. Если тебе хорошо, то может быть плохо. Если тебе лучше, то может быть гораздо хуже. Чем сильнее счастье, тем больнее его терять.
– Ты считаешь, за счастье нужно платить?
– Не считаю. Оно либо есть, либо нет. Я и не говорю, что чем хуже у тебя жизнь, тем она может быть лучше. Бывает так, что с детства топором ржавым тебе переломят хребет, и крылья попалят для смеха. А после летай душа, и ищи радости, сколько найдешь, – он крупными глотками осушил сто пятьдесят, и скорчил гримасу.
– Сколько же сволочи по лицу земли ходит, а она и не морщится. О чем это я?
– Про друга.
– Да. Прикинь только, человек мог сделать тебя самым счастливым. Просто, легко. Чутье что ли было. Оон говорил или делал так, что все складывалось хорошо. Наилучший вариант из тысячи. Судьба, наверно. А ему несложно, сам то он от этого ничего не имел. Конечно. – Виктор улыбнулся грустно-грустно, с болью, – Его счастье ждало его дома. Не всегда, конечно. Он ее брал с собой, потому что не хотел расставаться. Боялся, а кто б не боялся? Понимаешь, другим можно, а себе нельзя.