Улицы, битые стекла, огни. Блеск многоэтажек и тусклые шторы, за которыми люди были и будут всегда. Но в то же время, это настоящее такое хрупкое и ранимое. То, что кажется простым, настолько бесценно, и его так легко потерять. Дай Бог вам понять это, не теряя. Дай Бог вам ценить то, что у вас есть. Не взвешивая жизнь и не считая минуты. Олег думал и смотрел вверх. Звезды.
Они видят все и все знают. Как может пропасть человек среди этого множества всего? Всего один-единственный, который нужен. Просто знать, что она есть, и все хорошо. Олег вошел в двери храма, пробираясь сквозь толпу людей. Теперь он почему-то знал, что Бог есть. Значит, есть и любовь. Он поставил единственную свечу и прочитал короткую молитву. Он говорил, и говорили другие.
И все молчали и пел хор. Люди пришли разные и для разного. Тусклый свет. Пробивающий, ознобный холодок. Странный, слегка изнутри. Колокол ударил, и ему вторили маленькие, заливистые, славя воскресенье. В этом месте и в этот час ощущение времени и эпохи уходило куда-то прочь. Скажи, что девятнадцатый век, или двадцатый, или двадцать первый – а какая разница? Что это меняет? Кто собрался мерить вечность столетиями?
– Христос воскрес, – вторил зычный голос, и люди отвечали. И был год две тысячи какая разница какой. Во дворе храма стоял человек, и был один. Потому что когда человек говорит с Богом, он всегда один. И о чем он говорил, одному Богу известно.
Послесловие
На плетеной веранде теплый вечер утопал в смущении. Дымился кофе. И рядом дымила привычная сигарета, готовясь присоединиться и стать пеплом.
– А художник спасся? – Рита сделала еще глоток горячего натурального.
– Я его сам вытащил, – Виктор кивнул на опаленные части рук.
– Мне все-таки непонятно, почему нужно было выбирать между двумя девушками? Ведь если краски мира – это то, чем они являлись, тогда справедливо полагать, что творение одной никак не связано с гибелью другой. Или я неправа?
– В том-то и дело, что это не совсем ясно. Есть еще кое-что, о чем не было упомянуто. Срок творения, как окончательный срок ты знаешь. Он везде один и тот же. Семь в данном случае число знаковое. В то же время наша картинка прожила на этом свете больше двух недель. По идее, она должна была стать собой. Тогда вино здесь не при чем. Так же как тебе или мне, оно ей безвредно.
– В этом есть логика, – Рита закусила губу, – Ведь если у художника, как ты говоришь, не было фантазии, то и виноват он в том, что творил ее не из ничего, а из живого человека. При этом тот факт, что у него не хватает воображения, говорит и о другом. Если там была дверь, то возможно, девочка не сгорела. Он не мог придумать мир. Он отправил ее туда, куда захотел. В то место, которое знал. Возможно, краски тоже с ней. Жива она или нет – вычислить несложно.
– Нужно подумать, что написать в отчете…
– А что писать? Краски мира всего лишь метафора. Жизнь, которую можно видеть, если ты к этому способен. Не более. Красивый миф, легенда… – Рита облокотилась на спинку кресла и о чем-то задумалась.
– Почему ты не спрашиваешь про своего мальчика, я жду, – Виктор сделал паузу.
– Я сама у него все узнаю.
– Значит, все-таки сама. Что ж, это твой выбор. Тем более, что он тебя любит.
«Я знаю», – подумала Рита.
– Ты кстати понимаешь, что за это придется заплатить? – Виктор спросил, уже зная ответ. Она заплатит.