…Вопли… стоны… глумливый смех…
…плач детей…
…мольбы и крики насилуемых…
Большинство зарезанных женщин предварительно насиловались. Многие из уцелевших подверглись той же участи… В 12 случаях они должны были лечиться от последствий…
…Били… кололи… резали…
По улицам люди с трудом пробирались через трупы и скользили по крови, как по лужам в ненастный день.
Были счастливцы, откупавшиеся деньгами.
Были и случаи странной доброты.
…Ланда отдал шесть тысяч.
Предлагал взять все вещи, но оставить жизнь.
Гайдамак замахнулся шашкой.
Но другой остановил его.
И сказал Ланде:
— Ты лучше спрячься, а то придут другие и тебя наверное зарежут.
Он помог ему залезть на чердак по приставной лестнице и потом самую лестницу заставил втянуть на чердак и спрятать.
С чердака он наблюдал все ужасы.
Он видел, как убивали стариков и детей, вытаскивая их из домов. Видел дикую погоню с улюлюканьем. Возле самого дома заметил труп женщины. Подумал, что эта его жена, которую он незадолго перед тем вместе с дочерью спрятал в другом месте.
Соскочил с чердака посмотреть на труп.
Убедился, что это не жена, но вернуться на чердак уже не мог, так как лестница осталась там; в квартиру же зайти не решился. Тогда он вбежал в дом русского соседа и просил его приютить.
Его вытолкали.
Он вбежал на чердак соседнего дома и спрятался в соломе. Это заметили два парня из охраны. Они погнались за ним, взобрались на чердак.
Но его не нашли.
Пытались поджечь солому…
Но это не удалось.
Ушли.
…У Свинера не оказалось денег.
Стоя на улице перед гайдамаками, он умолял их пощадить его. И, прибегая к хитрости, обратился к одному гайдамаку:
— Ведь мы с тобой вместе лежали в окопах во время войны.
Гайдамак стал в него всматриваться. Затем перевел взгляд на его ноги, сказал:
— У тебя хорошие сапоги, отдай их мне.
— Возьми, возьми, — охотно согласился тот.
Они вошли в дом.
И поменялись сапогами.
Затем гайдамак вынул из кармана свежие портянки, передал их Свинеру и помог ему надеть свои старые сапоги. Потом получил еще галоши.
И обратился к своим товарищам:
— Не будем же мы резать человека, с которым я сидел в окопах.
Они ушли.
Свинер побежал, с трудом шагая через трупы, в квартиру своего брата, председателя еврейской общины… и там увидел своего брага, его жену, ее родителей, прятавшихся там…
…зарезанными…
Начальник милиции по прямому проводу осведомил Проскуров о происходящем, но оттуда получился ответ:
— Не мешайте крестьянам делать то, что сочтут нужным. И пусть заберут то, что жиды за долгое время высосали из народа.
Но и сам начальник милиции сочувствовал и содействовал погрому. Даже его восьмидесятилетний старик отец во время резни, держа толстую доску в руках, добивал раненых евреев.
Убито было 485 человек.
Раненых 180.
Из числа раненых умерло свыше ста.
Уходя после данного сигнального рожка, гайдамаки облили керосином и бензином пять лучших в местечке домов и подожгли.
…Потом рассыпались по уезду…
Много людей было убито по дорогам… в поле… в лесу…
Верхола
Между тем в Проскурове резня продолжалась, росла, и не предвиделось ей конца. Было уже пять с половиной часов вечера, и она продолжалась бы вероятно до поздней ночи, но комиссар Таранович, не будучи посвящен во все планы Семесенко и Киверчука, ужаснулся при виде кровавого дела.
Побежал к Семесенко.
Настойчиво требовал прекратить резню.
Тот на его слова не обратил внимания.
Тогда он побежал на телеграф и по прямому проводу сообщил губернскому начальству в Каменец о всем происходящем. Оттуда ему сообщили местонахождение командующего фронтом Шаповала и Таранович по прямому же проводу вызвал его и доложил о резне, а также о своем разговоре с Семесенко. Шаповал тут же телеграфировал атаману приказ о немедленном прекращена резни.
Таранович отнес приказ Семесенко.
Тогда тот заявил:
— Хорошо, на сегодня резни хватит.
Прозвучал рожок.
Гайдамаки собрались на ранее назначенное место, и оттуда в походном порядке с песнями отправились к месту своей стоянки за вокзалом.
В городе наступила тишина.
Улицы пусты.
Всюду валяются трупы.
…Застыла кровь…
На улице льется яркий сет из пустых квартир. По странной иронии судьбы эти ярко освещенные окна свидетельствовали о том, что в доме все живое вырезано. Дело в том, что в Проскурове почти все дома освещаются электричеством, которое там весьма доступно. Религиозные же евреи, которых в Проскурове большинство, верные своему закону, в ночь с пятницы на субботу огня не гасят. И электрических рожков не закрывают. Электричество, таким образом, горит до утра, а затем в субботу вечером, с подачей тока, само зажигается. Евреи после ужасного дня 15-го февраля огня не зажигали. Тем ярче был огонь в окнах домов, где еврейские семьи были вырезаны.