Недолго длился наш сон.
Показавшийся подозрительным шум в коридоре заставил моего отца, нервного и подвижного человека, высунуться за дверь.
Он тотчас отскочил и запер дверь.
По лицу его мы поняли сейчас же, что там что-то неладно.
214
-- Что, что там -- бросились мы к нему.
Но уже отворилась дверь.
В комнату вошло несколько военных: --2 офицера и 1 солдат.
Одного из офицеров другие называли поручиком.
-- Ты кто?-- обратился поручик к моему отцу, фамилия? Откуда приехал? Чем занимаешься?
Зло скривил губы.
-- Коммуну ждешь?
Каждый свой вопрос он сопровождал отборной площадной бранью. Такого же рода вопросы были обращены ко мне и нашему приятелю. Последнего поручик принял, по-видимому, сначала за русского, но по испуганному лицу его понял, что ошибся.
-- Стреляете в нас?
И опять площадная брань.
-- Коммуну устраиваете?
Кивнул своим спутникам.
-- Обыскать надо.
Первым поручик обыскал меня, причем начал с бумажника.
-- Позвольте, я вам достану документы,-- сказал я.
Но документами ни поручик, ни его товарищ по боевой деятельности не интересовались.
Из бумажника высыпались деньги.
Не догадываясь еще о целях и намерениях господ офицеров, я стал подбирать деньги.
-- Не трудитесь,-- заявил поручик.
Он сам подобрал деньги и положил их торопливо в карман. Затем осмотрел подробно бумажник, забрал все оставшиеся там мои деньги, казенные и личные.
И обратился к отцу:
-- Деньги давай, жидовская харя!
Отец высыпал ему всю имевшуюся у него наличность.
-- Это все твои деньги?
И офицер замахнулся револьвером на отца.
Боясь, что он изобьет его, я стал выбрасывать из карманов всю имевшуюся у меня мелочь.
Он всю ее забрал.
По-видимому, у него составилось впечатление, что больше ни у меня, ни у отца взять нечего.
-- Вы обыскали помещение?-- обратился он к другому добровольцу.
-- Здесь белье и костюмы,-- последовал ответ.
-- Отберите себе все, что вам нужно, и положите в кожаный чемодан.
И поручик обратился к нашему приятелю:
215
-- А ты кто?
Тот назвал себя.
-- Деньги!
-- Денег нет у меня.
-- Что-о?
Поручик приставил револьвер к его виску.
-- Ну... деньги... Или застрелю!
Тот побелел, как стена. Дрожащими губами он пролепетал;
-- Подождите... я схожу, достану.
-- Далеко?
-- Нет...
-- Ну, иди.
И он отправил с ним солдата. Принялся укладывать наши вещи в чемодан. Набив его доверху, он вдруг заинтересовался моими документами.
-- Вы адвокат?-- обратился он ко мне.
Но тотчас спохватился и овладел собой.
-- Я сам москвич, я это дело знаю... снимай свои лакированные ботинки.
Я снял.
Ботинки последовали в чемодан вслед за оставленными вещами. Молчаливый спутник поручика плотно увязал чемодан и вопросительно взглянул на поручика.
-- Идем.
Господа офицеры поспешно оставили гостиницу.
После этого первого налета, который мы считали прелюдией к дальнейшему погромному действу, мы все оставили гостиницу и нашли приют тут же во дворе, в квартире своего знакомого. Здесь собралось человек 20 евреев, знакомых хозяина, людей различного общественного положения, различных воззрений и возрастов. Тут был адвокат, член кадетской партии, бывший товарищ министра при Временном Правительстве -- правый эсер, холеный купеческий сынок, беженец из Слободки, лакей из ресторана. Мы жались вместе в этой квартире, усевшись рядком, подальше от дверей и окон.
Томительно шло время.
Вдруг в гостинице вновь поднялась тревога.
Как мы потом узнали, в гостиницу вошло несколько человек военных,-- офицеры и солдаты, врач и сестры милосердия.
Во главе их был полковник.
Вошедшие начали с того, что успокоили прислугу, а также просили успокоиться и всех жильцов.
Заявили:
216
-- В городе наступило успокоение, больше грабежей не будет, а в случае налетов мы сами будем охранять гостиницу.
Потребовали себе несколько комнат. Все это внесло успокоение среди евреев. Но продолжалось оно недолго.
Вскоре по всем комнатам побежала весть:
-- 30.000... требуют 30.000.
Телеграф работал:
-- Грабят по комнатам.
Вскоре из гостиницы во двор вышла группа солдат и офицеров.
Вышел и полковник.
-- Открыть подвалы! -- приказал он.
Он сначала обошел все подвалы, спокойно осмотрел всех бьющихся там в страхе евреев, потом приказал принести себе стул.
Сел посреди двора.
Отдал какие-то распоряжения.
Отдавши честь, офицеры и солдаты по его указанию пошли в одно из подвальных помещений, где хранились вещи хозяина гостиницы и там забрали все хранившееся имущество на миллионную сумму. Все это пропалывалось спокойно, организованно, видимо по заранее выработанному плану, по указаниям сведущих лиц.
-- Все? -- спросил полковник.
-- Так точно.
Окончив этот ординарный, без погромных выкриков, без погромных эффектов, грабеж, полковник удалился со двора.
Вещи были собраны в один из номеров.
Вечером увезены.
Вечером же отряд занялся ограблением всех, оставленных жильцами, номеров.
2
Погром на Подоле
Я не буду, -- рассказывает свидетель,-- касаться общечеловеческого ужаса, пережитого жителями нашего двора от сильнейшей орудийной, пулеметной и ружейной канонады, когда оконные стекла дрожали, падали и разбивались; когда в течение почти 6-ти часов казалось ежеминутно, что дом всей его тяжестью обрушится на сжавшихся по углам людей. Я расскажу лишь о специфической погромной жути, в которой задыхались исключительно жители-евреи
217
Началось это в среду, в ночь.
Было часов 11.
Сначала откуда-то издалека, лишь как бы доносимые ветром обрывки вздохов, а потом все ближе и явственнее, все громче и чаще, стали доноситься пронзительные вопли и призывы о помощи.
Преобладали женские и детские голоса.
Они все громче просили о пощаде.
Слышны были уже отдельные, с хриплыми нотками безнадежной мольбы:
-- Не убивай-й-те.
Грохали отдельные выстрелы.
Доносился гулкие звуки разбиваемых дверей, звон разбитых стекол.
Во тьме кто-то прошептал:
-- Началось...
Тьма была ужасающая, город не освещался электричеством. Кое-где горели свечи, но и они потухли при первых звуках погрома.
Христиане покинули нас.
Не знаю, было ли это вызвано сочувствием к погрому или лишь один инстинкт самосохранения заговорил в них, но как бы то ни было они, все время канонады державшиеся вместе с нами, разбрелись по своим квартирам.
Крепко и прочно заперли за собою двери.
Часов в 5 утра постучались в ворота.
Никто из нас не отозвался.
Стали их выламывать.
Мы пробовали звонить по телефону в Городскую Думу, в Районное Управление, но должно быть провода были испорчены, никто не отозвался. Положение было безвыходное. Не к кому было обратиться за помощью, не было средств предотвратить надвигающиеся муки, а может быть и смерть.
Раздалось 3 залпа.
Обстреливали дом.
Во тьме свирепо-жестокие голоса кричали:
-- Отворяй!
Насилу упросили мы нескольких жильцов-христиан вести переговоры с нападавшими. В результате переговоров ворота были открыты и во двор вошло человек 25 солдат, одетых в полную походную форму. Некоторые из них рассеялись по еврейским квартирам и, наскоро пограбив, стали выгонять всех мужчин: