-- Во двор, во двор!
Там офицер приказал:
-- Отделить евреев от христиан!
218
-- Слушаюсь, господин капитан,-- ответил один из солдат.
И, грубо командуя, стал отделять овец от козлищ.
А капитан распоряжался:
-- Зарядить винтовки!
Защелкали затворы.
Женщины, следя за всей этой сценой из окон, не выдержали и побежали к своим мужьям и братьям, защищали их своим телом.
Молили капитана:
-- Пощадите!
Но капитан, искусственно возбуждаясь, горячился и кричал:
-- Из этого дома стреляли!
-- Нет, нет, -- плакали женщины.
-- Отсюда жиды кричали "ура", когда мы отступили.
-- Нет, нет...
-- Тут живут коммунисты... тут хранятся пулеметы.
Винтовки звякали.
Капитан вдруг изменил тон и тихо сказал:
-- Соберите 40.000, иначе расстреляю.
Bсе засновали, забегали, с всхлипыванием и вздохами. Передали груду шелестящих бумажек. Были забыты пулеметы, выстрелы и воинственное "ура", последовала команда солдатам удалиться. Ушли и скрылись в глубине улицы. Жители, таким образом, убедились, что город занят добрармией снова и стали надеяться, что через несколько часов прочная власть себя заявит и что происшедшее лишь печальный эпизод.
На этом успокоились.
Но прошло несколько часов и от шаткого спокойствия этого не осталось и следа. Прибывшие из города жильцы-христиане рассказали, что в городе идет повальная резня и грабежи еврейских квартир и лавок.
Тут опять стали доноситься вопли.
Грабили соседние дома.
Покинутые соседями-христианами, не имея к кому обратиться за помощью, евреи то метались из квартиры в квартиру, то таились по темным углам и закоулкам с тяжкими вздохами. Наконец, стало им так жутко оставаться в своих помещениях в одиночку, беспомощными, что более 100 человек, старых и молодых, женщин и детей, собрались в квартире проживающего в этом доне раввина Аронсона.
Теснились, жались, ждали...
Часов в 5 вечеря раздался шепот.
-- Пришли.
219
Гулкий стук, треск досок
В квартиру ворвалось 15 человек вооруженных солдат, в новой, так называемой "английской" форме, некоторые с офицерскими погонами и шнурками вольноопределяющихся. Командовал молодой офицер, судя по внешности, манерам, оборотам речи, интеллигент.
Солдаты его величали:
-- Господин поручик.
У дверей каждой комнаты расставили часовых. Часовые грозно командовали:
-- Молчать... ни с места!
В комнате, где находился я, был оставлен для охраны молодой офицер, в погонах подпоручика. Он был своеобразно вежлив, в хорошо пригнанной шинели, с манерами светского человека, пересыпал речь французскими словечками. Дрожащих от ужаса девушек, когда он их особенно тщательно обыскивал, он успокаивал:
-- Не беспокойтесь, мадмуазель.
Забирая из дрожащих рук протянутые ему кольца, серьги и другие драгоценности, говорил галантно:
-- Мерси.
Когда, кончив свое дело, он присел, дожидаясь своих товарищей, "работавших" в других комнатах, он вынул из кармана прибор для маникюра и умело и тщательно стал полировать свои ногти, поговаривая лениво, растянуто:
-- Дан нам приказ 3 дня резать и убивать жидов. Алор, ме се не рьен, пусть живут, среди жидовочек есть много хорошеньких.
Покончив с ногтями, он занялся сортированием и перекладыванием из кармана в карман толстых пачек денег, считал их; любовался, рассматривая, разными ювелирными изделиями, очевидно наспех где-то захваченными.
Около часа продолжался грабеж.
Были открыты век шкафы, комоды, ящики. Были выворочены все карманы.
Все ценное, все что понравилось, что только не попалось на глаза в закоулках квартиры, было забрано, расквартировано по карманам, сакам и походным мешкам. Руководивший всеми этими операциями старший офицер все время горячился и говорил о коммунистах, бомбах, каких-то выстрелах из окон.
-- Жиды губят Россию,-- кричал он.
И старательно укладывал в карманы драгоценные вещи из комода.
220
Рылся в шкафу и негодующе говорил:
-- Всех жидов надо уничтожить!
Остальные работали молчаливо. А поручик все возмущался.
-- Перевешать всех... перестрелять... как собак.
Возмущение его достигло высшей точки, когда выяснилось, что у присутствующих не хватает 10.000 рублей, что бы округлить собранные им около 50.000.
Был поставлен ультиматум.
-- Через 10 минут -- 10.000 рублей... или 10 молодых жиденят будут расстреляны здесь же.
Несколько молодых людей были загнаны в отдельную комнату в качестве заложников.
Требуемая сумма была доставлена.
Заложники освобождены, кроме одного из них -- Перлиса. Неизвестно чем бы кончился этот визит, так как, уже не предвидя денежной добычи, начались со стороны гостей самые замысловатые придирки то к одному, то к другому еврею или еврейке.
Но с улицы раздалось:
-- Семеновцы... соберитесь!
Группа быстро оставила квартиру.
И, невзирая на плач и мольбы, ничем не мотивируя, она забрала с собою упомянутого Перлиса.
...Труп его был найден потом среди других жертв около Собора на Подоле...
Не успели еще закрыть двери за ушедшими, как опять вошло 4 военных. Один из них, в золотых капитанских погонах, с красным пьяным лицом, страшно озверелый, вломился с ручной гранатой в руке.
И заорал:
-- Вот они жиды!
Махал рукою на своих.
-- Уйдите, ребята... взорву их бомбой.
Но тотчас передумал и приказал всех согнать в одну комнату.
Разбойничье поведете солдат, грубо и зверски толкавших людей, пьяный рев капитана, отсутствие денег,-- все предвещало неминуемую гибель.
Пронесся еле внятный шепот:
-- Эти убьют.
Женщины, вконец изведенные, стали рыдать. Все кричали в смертном смятении.
-- Нас только что окончательно обобрали... денег нет... берите вещи... все, все берите, что осталось...
221
Иные уверяли:
-- Мы честные люди... мы не коммунисты.
Раздалась команда:
-- Раздавайтесь!
Мужчины стали раздаваться и складывать в общую кучу вещи.
Но капитан крикнул:
-- Я не за деньгами пришел, денег хватит мне на всю жизнь... я офицер русской армии должен исполнить свой долг. Отдан приказ резать жидов, я его должен исполнить.
Ревел к солдатам:
-- Ребята... начинай!
Шашки обнажились.
Сверкнули в воздухе, никого не задавая.
-- Котлет наделаем достаточно,-- хвастнул один.
И, чтобы показать степень остроты своей шашки, ударил ею о тумбу и расколол пополам.
Еще сверкали и свистели шашки над склоненными головами обезумевших людей, разрезая воздух. Должно быть, это и была та пытка страхом, о которой впоследствии так сочувственно писал "благородный" Шульгин. Проделав еще несколько раз эти упражнения с шашками, и насытившись, по-видимому, вдоволь произведенным впечатлением, капитан вдруг изменил тон.
Он уже ухмылялся.
-- Я тоже человек,-- бормотал он,-- зачем еще убивать. Отдавайте все, что имеете.
Все были обысканы до голого тела.
Все, что солдаты нашли для себя подходящим, было забрано, снята обувь, одежда. Было также найдено немного денег.
Солдаты удалились.
Истомленные смертной пыткой, евреи долго перебывали в неподвижности там, где их оставили; сидели с остановившимся взглядом, полуголые... босые.
Все понимали:
-- Но и это еще не конец.
...Прошло несколько часов тягостного мучительного ожидания. Эти страшные "3 дня воли", о которых говорили все солдаты и их начальники, впивались в душу, как жала змей. Всем ясно было, что существование многих из нас лишь временное. Никто не защитит, денег для выкупа нет. Тек в безнадежном, предсмертном томлении ждали.