Я гляжу на него тяжелым взглядом. Он умолкает. Подхожу к убитым, поднимаю край плащ-палатки. Смуглое мальчишеское лицо. Парень похож на цыгана. Был похож, мысленно поправляю я себя. Остекленевшие глаза открыты, продолжают удивленно смотреть вверх.
Тельняшка и гюйс возле шеи темно-коричневого цвета от запекшейся крови.
Спокойно рассматриваю шею. Эмоции мне ни к чему, это для слабонервных барышень. Да, чистая профессиональная работа. Пишущий удар по шее ножом с протягом. Сразу рассекается сонная артерия, мышцы и нервные пути. А рукопашных навыков у этого матроса, естественно, не было, как и боевого ножа в сапоге. А они ведь в первую очередь нужны не нам, а тем, против кого мы работаем.
— Это, как я понял, оператор. — Я смотрю на старшину.
— Так точно, лучший оператор был, матрос Джабаров, — отвечает тот.
— Однофамилец патрульного, что ли?
— Никак нет. Брат его. Из Таджикистана они…
Рывком переворачиваю тело второго матроса. Холодное тело уже плохо гнется. На спине под сердцем рана от удара ножом. Что ж, это тоже понятно. Именно так учили в разведшколах абвера.
Я снова накрываю тела плащ-палаткой. На старлея жалко смотреть. Того гляди в обморок грохнется. Да, это не воин, хотя и офицер.
Я смотрел на тела этих ребят, и у меня в душе появилось чувство вины. Словно это я, прошедший всю войну в разведке, не уберег здесь этих мальчишек. Еще у меня появилось и окрепло чувство уверенности, что враг и сейчас где-то рядом. Логически объяснить я это не мог, просто чувствовал, и все. А мои учителя говорили, что в первую очередь надо верить своим ощущениям.
— Долго они здесь еще лежать будут? — спрашиваю старшего лейтенанта.
— Наша транспортная полуторка в ремонте, из полка ремонтники уже выехали.
Все замолчали. Я знаю, что не только невидимые электронные лучи днем и ночью обшаривают небо, стараясь увидеть американские самолеты, взлетающие с авиабаз на японских островах. Несут свою вахту операторы РЛС разведки морских целей и наблюдатели береговых батарей.
Сторожевые корабли и катера патрулируют морские подходы к Владивостоку, Находке и Советской Гавани. А получилось, что все это без толку! Как двадцать второго июня сорок первого года.
Захожу в фургон РЛС. Индикатор разбит, на деревянном полу, под ножкой вращающегося стула, бурые пятна.
Все ясно! Матрос повернулся к открывшейся двери и получил удар ножом.
— Старшина, станция всегда от дизеля запитывается? — спрашиваю я.
— Так точно. Линию к нам только обещают подвести.
— То есть если даже кричать, то за шумом движка никто ничего не услышит, — уточняю я.
— Ну, да, — отвечает старшина.
Заходим в другую аппаратную. Индикатор кругового обзора тоже разбит вдребезги.
— Эта станция была выключена. Они по очереди работают. Вообще, согласно графику включения, наши РЛС по очереди с другим постом работают. Мы один сектор разведки перекрываем, — поясняет старшина.
— Понятно. Пошли обрыв посмотрим, — говорю я Андрею.
Вчетвером подходим к однорядному проволочному заграждению. Внизу шумит море. Скала уходит вниз почти вертикально.
— Говоришь, невозможно здесь залезть? У тебя перчатки есть? — Я поворачиваюсь к старшине.
— Какие еще перчатки? — с недоумением спрашивает старший лейтенант.
— Желательно кожаные. На худой конец, сойдут и матерчатые.
— Да, есть. В казарме, в кармане шинели, — говорит старшина.
А старлей до сих пор, кажется, так ничего и не понял.
Зато старшина смотрит на меня с пониманием. Да и на убитых ему смотреть явно не впервой.
— Ты где войну заканчивал? — почему-то спрашиваю я его.
— В Корее. Тридцатая бригада морской пехоты. В Сейсине мы высаживались, — степенно говорит он. Он говорит «мы», а не «я». Так до сих пор говорят в русской деревне, где «мы» — это весь деревенский мир, то есть община. Потом добавляет: — А так всю войну на Севере, на Рыбачьем пришлось. Не были там?
— Нет, не пришлось, — отвечаю я.
Мы уже отлично понимаем друг друга. Можно сказать, чувствуем.
За этим разговором спустились к казарме. Мы с Андреем заходить не стали. Подождали, пока старшина вынес перчатки, и втроем пошли к воротам. На нас удивленно смотрит часовой.
Пройдя метров сто, обогнули сопку и пошли по тропинке к морю. Скала отвесно поднималась из воды к морю. Прыгая с камня на камень, обдаваемые солеными брызгами, мы прошли метров шестьдесят. Остановились, дальше шла вода, и я начал осматриваться. Скала высотой метров десять-двенадцать. Отсюда снизу она не такая уж и обрывистая. Отрицаловки вообще нет. Участок «зеркала» не очень большой. Я, правда, уже давно не тренировался… Эх, была не была.