Однако мне становилось хуже. Съесть я не могла ни кусочка, мой желудок соглашался принимать только воду, да и та уже начала застревать в горле. Только случай помог мне понять, что со мной.
1.25. Желанная пищаАлла чистила картошку и порезалась, капелька крови упала на край кухонной мойки. Досадливо поморщившись и сунув пораненный палец в рот, она пошла в комнату за пластырем, а я как вкопанная стояла и смотрела на алый выпуклый кружочек.
У меня вдруг бешено подскочил пульс, резь в желудке усилилась, а рот наполнился слюной; все предметы как будто отдалились за мутную пелену, мой застывший взгляд был сфокусирован на капельке, которая уже потекла вниз по стенке мойки под действием своей тяжести; она ползла, ползла, удлиняясь, уже достигла изгиба мойки и поползла к стоку — медленнее, медленнее, почти совсем замерла; красные кровяные клетки хаотически плавали в пространстве плазмы гуськом, как стопки монет, уцепившись друг за друга; моя диафрагма вздрагивала, желудок пульсировал, кишки содрогались; всё во мне пришло в крайнее волнение и в едином порыве устремлялось к этой капельке, жаждало её, и эта жажда была невыносима, как любовная мука на пике своего проявления; всё моё существо хотело эту капельку, и под упругий и тяжкий ритм сердцебиения, отдававшийся во всём моём теле глуховатым, низким и мягким звуком, как удары по подушке, я сделала шаг к кухонной мойке, потом ещё один, не видя ничего, кроме алого потёка на серебристом фоне
Мой палец, скользя вверх, к краю мойки, подобрал алый потёк, поднёс ко рту, и я вдруг почувствовала такой дивный, сладкий густой запах,
что каждая моя клеточка восторженно запела, желудок и кишки слаженно отозвались длинной перистальтической волной
Горло сжалось от неистового желания глотать,
губы открылись навстречу желанной пище,
и язык всеми его радостно дрожащими вкусовыми сосочками ощутил наконец это блаженное невыразимое сладкое пьянящее животворное исцеляющее чёртпоберикакэтопрекрасно!!! яз кап пья жел глот сер ел зим клет в а э о м т
ВАленрлуась ла. Еёп леац б зылакелен ласпыртем.
Вернулась Алла. Её палец был заклеен пластырем. Но я чувствовала кожей, всеми порами, капиллярами, волосками ток ток токающий пульс в её ранке, нарушенная целостность кожных покровов издавала, излучала, источала ток ток то количество биоэнергии, чтобы всё моё раздразнённое, раздражённое, раздраконенное нутро сразу устремилось, разевая, раздвигая, размыкая своё входное отверстие, для того чтобы поглотить, проглотить, глоткой глотнуть то, что могло быть проглочено, переварено, усвоено, преобразовано в ток ток то качественно новое состояние, на основе которого во мне бы заструился моей собственной энергии ток!
— Ты что на меня так смотришь?
Алла надела на руку с пораненным пальцем резиновую перчатку для защиты и продолжила чистить картошку. На плите в кастрюле что-то булькало — что-то, чего моё нутро принимать в качестве пищи уже не желало. Ещё подрагивая диафрагмой и чувствуя в кишках голодные спазмы, я бросилась к себе в комнату.
Боже мой, что же это такое?..
1.26. ГлотокПрижимая к ток ток токающим вискам холодные пальцы, я сидела на своей кровати, забившись в угол. Что она сделала со мной? Как она сделала это?
Пять утра, дождь, ледяные лианы рук, холодный мягкий плен губ, «сырое мясо». Мраморный овал её лица, взъерошенные космы и искорки в чёрной бездне глазниц. Ничего другого просто не приходило в голову, это было её единственное проникновение внутрь меня, после которого всё и началось. Я больше не могу есть человеческую пищу, мне нужна кровь!..
Во мне всё ещё властно вздрагивало пульсирующее, томительное желание, стенки кишок недовольно сокращались: их только раздразнили и ничего не дали. Закрыв глаза, я попыталась вспомнить это ощущение, которое вызвала во мне малая толика крови, уместившаяся на пальце. Если эта капелька довела мой желудок до оргазма, то что сделает со мной целый глоток? Или больше?
Подумать страшно.
Но где и как мне добыть этот глоток?
1.27. Первая охота— Ну что, детка, ты готова испытать самый крутой кайф на свете?
Слабая, измученная голодом, замёрзшая до костей, я сидела на парапете крыши двенадцатиэтажного дома, над головой темнело холодное осеннее небо, а внизу тихо шелестел деревьями ветер, тоже слабый и больной, будто на что-то жалуясь. Эйне, стоя на том же парапете, вглядывалась в темноту, и ветер трепал её и без того спутанные и встрёпанные жёсткие волосы с седой прядью над лбом. Что она видела там, во мраке? Что можно было отсюда разглядеть в тёмном лабиринте пустых улиц? Я тихонько и жалобно застонала.