Она засмеялась.
— Подожди, я скоро.
Я осталась одна на крыше, а через пять минут передо мной упруго встала пятилитровая бутыль воды. И я утолила жажду.
1.14. ВозвращениеСо мной на руках она ловко приземлилась на подоконник. Самого полёта я не успела почувствовать: он длился не больше секунды. Её крылья сложились и исчезли, и с бесшумностью кошки она спрыгнула на ковёр — на вычищенный мною ковёр! Грязными сапогами! Могу поклясться, что в этот момент мне было всё равно, кто она такая и что она может при желании со мной сделать. Я зарычала и стукнула её по плечу кулаком.
— Что? — удивилась она.
— Ты ужасная, невоспитанная, немыслимая грязнуля! Я два часа чистила ковёр после твоего последнего визита, и пожалуйста — опять следы!
Она смутилась, посмотрела на свою обувь.
— Прости меня… Я уже отвыкла думать о таких вещах.
— У тебя дома разве нет ковра?
Она улыбнулась.
— У меня нет дома.
— Как это? — поразилась я. — А где же ты спишь?
— Где настигнет усталость, там и сплю.
— Значит, ты бродяга?
— Что-то вроде того.
— И давно ты так живёшь?
— Уже и не помню. Чертовски давно. Я привыкла.
— А на что ты покупаешь одежду?
— Я уже давно обхожусь без денег. Я просто беру то, что мне нужно.
— Берёшь? И не платишь?
— Да.
— То есть, ты… воруешь?
— Нет, детка, я просто беру.
Мои мозги были сейчас слишком усталыми и перегруженными свалившейся на меня массой впечатлений, чтобы я могла уяснить тонкую разницу между «воровать» и «брать»; отец и Алла, по-видимому, спали, и мне очень хотелось последовать их примеру. Казалось бы, всё, что случилось со мной в последние дни, не могло способствовать крепкому сну, но вот странное дело: стоило мне увидеть мою постель, как меня тут же потянуло в неё упасть.
— Эйне, прости, я жутко, жутко устала… — У меня вырвался долгий, душевный зевок.
Забравшись под одеяло, я свернулась клубочком. Меня не беспокоил ни затхлый запах, ни пятна на ковре, которые мне снова придётся отчищать; безумный рок-н-ролл на крышах был тысячу лет назад, а Эйне была нарисована чокнутым художником на моём окне. И вся трансцендентная фигация иррационального шизоидного изохренизма. Спать…
1.15. Капля кровиБыл день, была жара. Я чистила картошку на кухне, а в открытое окно доносился шум улицы. На плите в кастрюле булькала вода, в которой плавала бледная куриная плоть, когда я вдруг услышала хлопанье больших крыльев, и на кухонный подоконник прямо из сияющего голубого неба спрыгнула Эйне.
— Ты разве не боишься дневного света? — удивилась я.
— Дневной свет? Чепуха, — сказала она. — Мы его не боимся, никогда не боялись. Вы, люди, заблуждаетесь насчёт нас. Те существа, которых вы описываете в легендах, не имеют почти ничего общего с нами. А ночной образ жизни — дело привычки.
И тут нож, как будто нарочно, соскользнул с картофелины и возился мне в палец. На стол закапала кровь. Спиной почуяв неладное, я обернулась и увидела красноглазое и клыкастое существо. Затхлым ужасом и смертью дохнуло мне в лицо, я попятилась, но позади был стол. Вот и всё, подумалось мне. Я зажмурилась.
Секунда, две — ничего не происходило. Я открыла глаза. Эйне, уже погасив в глазах плотоядный огонь, протягивала ко мне руки.
— Нет… Я тебя не трону, ты же знаешь.
Я судорожно нащупала позади на столе нож, готовясь обороняться, но Эйне покачала головой.
— Он тебе не понадобится. Всё хорошо. Обними меня.
Я не трогалась с места. Тогда она сама шагнула ко мне, взяла из моей ослабевшей от страха руки нож и положила его на стол. Я оказалась в её холодных объятиях и обмерла, ожидая, что её зубы вонзятся мне в шею; они не вонзились, и я ослабела. Табуретка была очень кстати.
— Послушай, ну, перестань. Я ведь сказала, что не причиню тебе зла. Неужели ты всё ещё боишься?
Я уронила голову на руки. Она помолчала — быть может, обиделась. И вдруг сказала:
— Если не возражаешь, я тут у тебя немного вздремну. Что-то я устала.
Я подняла голову, чтобы сказать, что моя кровать к её услугам, но она уже свернулась клубком на подоконнике. Всё, что я могла сделать для её комфорта — это подложить ей подушку.
1.16. С высоты птичьего— Сегодня ты узнаешь смысл жизни, детка, — сказала она.
Это громкое заявление, не спорю. Но она именно так и сказала, прежде чем схватить меня и взмыть со мной в тёмное небо. Прохладной и звёздной августовской ночью, едва позволив мне накинуть кое-что из одежды, она утащила меня из моей тёплой постели, чтобы показать мне весь мир.
Мы летели над городом, над его ночными огнями, мерцающими под нами, как океан звёзд. Мы летели выше самых высоких крыш, намного выше. До земли, наверно, было не меньше километра. От мощных взмахов крыльев мы летели не совсем по прямой, а немного отклоняясь то вверх, то вниз, а иногда она переставала махать ими и просто планировала. Сказать, что это было захватывающе, значит ничего не сказать. Город остался уже позади, мы летели над лугами и лесами, над оврагами и холмами, и под нами то и дело зеркально взблёскивала серебряная от луны гладь озёр и озёрец, вились блестящими лентами реки и речушки. В ложбинах лежал седой туман, дышали сыростью болота, на пожарищах торчали чёрные остовы деревьев, мелькали песчаные пляжи и раскидывались блестящие от росы поля. В лунном свете её крылья серебрились и переливались, встречный ветер откинул назад её волосы, и она была одновременно жуткой и завораживающей.
1.17. Крутое пике