— Заметил, что ты вообще обычно мало думаешь.
Гавриил усмехается. Гавриил смотрит так снисходительно.
Кроули прижимается горячей щекой к холодной двери. Вся кожа горит. Щеки, лоб, губы.
Жарко. Очень-очень жарко.
То ли от того, что дома жарко, то ли от немного выпитого. Или от Гавриила.
А Гавриил смотрит так, как ещё никогда.
Так по-доброму, с такой улыбкой, так, внезапно, близко и знакомо.
Щеки горят.
— Надо было попросить тебя тональником замазать. Полвечера то бледнел, то краснел.
Боже, какой Гавриил…
неправильный.
Весь скроенный как-то неверно, со своим взглядом разбитым, голосом убитым, самый живой и невероятный. Самый грубый, громкий, жесткий. Самый ненастоящий.
Иногда Кроули казалось, что он — его галлюцинация.
Ему нужно, чтобы кто-то окатил его холодной вода. Лицо скоро загорится.
От неловкости, от алкоголя, от жара, от Гавриила.
— Сложный ты, Гавриил, — говорит внезапно Кроули. — Непонятный нихуя. Вроде говоришь что-то, делаешь, а что конкретно — непонятно нихуя.
Они выглядит как подростковая драма о любви и наркотиках.
Только вот Гавриил — это совсем не о любви. Но взгляд у него сейчас такой, что Кроули начинает верить в возможность этого. В возможность того, что в нём есть что-то человеческое.
— А тебе не надо ничего понимать, Кроули, — он кладет свою руку на плечо увесисто и тяжело. Усмехается по-отечески нагло. — Ты просто красивый.
— А ты по кра…
— А ты должен уметь ждать. Как ждал своей смерти, но дождался меня. Бывает же.
Он хмыкает, пожимает плечами и уходит.
Он впервые его перебил. За столько времени он впервые его перебил. Будто не хотел слышать то, что должно было быть озвучено. Будто утаить хотел, не дать самому додумать.
В любом случае, Кроули слишком сильно хочется спать.
Спустя время, Кроули уже в принципе не хочется в клубы и к друзьям. Ему бы с Гавриилом выпить, послушать его монологи с отсылками и всякими фамилиями, которые Кроули не знакомы. Шутки иногда слишком низкие — но от этого смешные — послушать. Ему бы… к Гавриилу. А большего как-то совсем не хочется.
Доберман уже давно на него не лает. Только ходит иногда около Кроули слишком насторожено, но поглядывает уже смирено. Одобрил будто. Да и Гавриил его тоже — одобрил.
По утрам иногда по волосам треплет между делом. Усмехается, реже — улыбается. Но и то, и то Кроули нравится. Потому что в такие моменты начинаешь верить во что-то человеческое в нём. А это кажется ему настолько дорогим, что хранить хочется эти моменты.
Пьяный Гавриил куда разговорчивей, но трезвый — интереснее.
Звучит странно, но в этом и был весь Гавриил.
Как-то Гавриил даже затащил его в подвал, в бильярдный зал. Кроули играть не умел, но делал вид, что умел.
В любом случае, под конец Гавриил всё равно набухался, поэтому ему было уже все равно умеет играть Кроули или нет.
— Оке-е-е-й, — начал Кроули, чуть сощурившись, оперевшись на кий, — а сейчас с какого повода ты набухался?
— С твоей игры, разумеется.
— Сделаю вид, что это было смешно.
— Твоя игра, Кроули, это грустно, а не смешно.
Гавриил усмехается, ставя полупустой стакан на бильярдный стол.
— И это, — он хватается за кий, на который опирался Кроули, — тебе лучше не трогать.
— Я так и не научусь.
— А зачем тебе учиться?
— Ну, надо же за каким-то делом с тобой разговорить.
— Мы с тобой бухать можем, Кроули. Это-то ты умеешь делать.
Он выхватывает резко кий, так, что Кроули чуть не грохнулся вперед, но успел схватиться за край стола. Кинул недовольный взгляд, на что Гавриил лишь усмехнулся.
— Насколько сильно ты пьян? — внезапно спрашивает Кроули.
— В смысле? — он смотрит в сторону, кладя кий на стол.
— Откроешь мне тайные смыслы того, что ты то внезапно пропадешь, то таскаешь меня за собой?
— Ты прикольный.
— Сто пятый.
— Что?
— Это сто пятый раз, когда ты назвал меня прикольным.
— Ну ещё и красивый.
Гавриил столько раз повторял это «красивый», что Кроули уже и удивляться этому как-то некрасиво было. Это было уже заменителем его имени.
Но в этот раз это сказано настолько очевидно, без всякого подтекста, смешинок, издевательств, что Кроули даже неловко как-то стало.
Кроули не успевает отойти, как Гавриил вбрасывает снова:
— Мне с тобой нравится.
Кроули радуется, что успел схватиться за край стола. Ноги подкашиваются, а он совсем-совсем не пил, хоть Гавриил предлагал.
— Ну, это сложно объяснить, но, — он замялся, нахмурился внезапно и выпалил резко, — все люди вокруг меня ради определенных причин. Всегда это чувствуется и портит атмосферу. С девушками ещё хуже. Там вообще лес дремучий. Первые хотя бы могут хоть немного интересоваться тобой, хотя бы ради личных целей, а этим вообще похуй. Ну или хуй знает тебя. Я тебе вроде деньги даю даже без разговоров со мной, а ты всё равно ко мне лезешь.
Кроули едва сил хватает смотреть всё это время ему в глаза. Взгляд у него отрешенный, пьяный немного, но впервые действительно… человечный.
— А ты же это позволяешь мне.
— Я себе бухать позволяю в два дня. И что? Правильно это думаешь?
— В твоей жизни вообще нет ничего правильно.
Гавриил моргает.
Смотрит так устало. Вглядывается. И несет от него алкоголем. А Кроули ноги не держат.
— Зато есть красивый ты. Мне это даже нравится, Кроули.
— Как бессмысленная картина, ага, я помню.
— Да нет. Я же за тобой сам таскаюсь. Значит…
— Ты пьян.
Кроули прерывает его резко и нетактично. Будто сам не желает слышать продолжения. Будто боится слышать продолжение.
А Гавриил находится слишком близко, смотрит в глаза — тоже, близко — и усмехается. Ноги Кроули не держат вообще, и он хватается за стол до побеления костяшек.
— Смысла в тебе во всяком случае больше, чем во всем происходящим в последнее время.
Кроули конечно, согласен, что всё это бессмысленно и дешево. Что всё это неправдоподобно и так наигранно… Даже то, что Гавриил сейчас кажется живым — это так не по-настоящему.
Гавриил делает шаг вперед и Кроули впечатывается задницей в край бильярдного стола. Ноги становятся ватными окончательными. А губы у Гавриила на вкус — виски. А жар его ладоней прожигает щеки до боли, до жжения, до самой челюсти.
Ноги не держат. Мысли ослабевают и ему кажется, что он вот-вот повалится. Повалится, пока Гавриил держит его лицо ладонями и целует этими алкогольными губами.
Кроули неловко опирается одной рукой о стол, а после и вовсе усаживается на него, потому что стоять было невозможно. Его трясло, его лихорадило, его…