Он пьет, когда находится рядом с Кроули или когда видит, как человек вырывает себе глаза собственными руками.
Но он не пьет, когда трахается.
И это поддевает в Кроули что-то.
Ему хочется быть по эмоциям равнозначным всем этим сценам насилия. Чтобы Гавриила это тоже поддевало до такой степени, что он спать не мог.
Кроули не хочет быть равнозначен какой-то там бляди.
— Ты взрослый мужик, Гавриил, а делаешь вид, что тебе лет семнадцать и тебе похуй.
— Я делаю вид, что мне похуй, потому что ты полностью зависим от меня, Кроули. Поэтому я могу позволить себе действительно всё.
Кроули дерганно выдыхает.
— И это, — когда Гавриил ненавязчиво отбрасывает полы пиджака, цепляясь большим пальцем за шлевку так, чтобы была видна кобура пистолета, у Кроули на секунду кровь отливает от лица, — одна из главных причин, почему я могу делать что захочу, понимаешь? Мне не нужно выяснять с тобой отношения по часам, мне не нужно объяснять за какие-то свои действия и говорить тебе, почему именно с тобой таскаюсь, как привязанный. Это моя главная причина.
— Проблема в том, — Кроули выдыхает мятным дыханием прямо в чужое лицо. — Что ты не имеешь никакой реальной власти надо мной. Можешь меня, конечно, убить, но это — не власть.
Кроули видит выражение лица Гавриила и ему совсем не страшно. Морда у его добермана более доброжелательная, чем у Гавриила сейчас.
— Так что, — он кладет свою ладонь на чужую руку, в которой сжата пушка. — Оставь свои гангстерские игры для других. Ты крутой, да-да, ты это уже доказал, но сколько можно, Гав-ри-ил?
Ночь без сна стерла понимание реальности до полной потери контроля над собой. Гавриил не кажется опасным. После всего он вообще не может казаться чем-то действительно опасным. После всего этого тактильно-визуально. Всё казалось настолько очевидным, что Кроули думал, что он не мог быть не прав.
— Знаешь, что меня в тебя поражает, Кроули?
— А?
— Ты вечно заявляешь, что ты не какая-то там блядь, но, — он резко вырывает руку, подставляя дуло пистолета прямо под подбородок под чужое гладко выбритое лицо. Взгляд Кроули едва изменился. — Ведёшь себя ты именно как дешевая блядь. Которую в рот бы выебать пистолетом, прострелить череп и пойти дальше.
— Ты описал свой обычный досуг?
— Твоё будущее.
— Ты не сделаешь этого.
Гавриил удивленно вздернул одну бровь вверх. Пристально продолжил глядеть прямо в глаза тому, кто ещё при первой их встрече падал в обморок от нервного перенапряжения, а сейчас стоял с пистолетом у лица и не боялся совсем. Возможно, за это можно было бы его уважать, если бы Гавриил видел в этом хоть какой-то смысл.
— Я ведь прикольный, да?
— Ты красивый, Кроули. Красивый. Но красоты сейчас так много в мире, что ты теряешься на фоне остальных.
Кроули облизывает пересохшие губы, но его выражение лица и взгляд не меняется вообще. Его этот блядский взгляд. Взгляд человека, который по ошибке решил, что мог руководить своей судьбой, но на деле — он не мог ничего.
— А красоты сейчас так много, что, — он подается лицом вперед так близко, что они буквально касаются носами. Что Гавриил бы отшатнулся от удивления, если бы было в нём чуть менее стойкости. — Ты не дал мне умереть. Как много блядей ты вообще спасал, а? Или может не такая уж я и блядь в твоих глазах?
Отчаянный Кроули действительно ведет себя как блядь, простая такая, наивная, ничего не понимающая блядь с обочины и кружевными трусами и подвязками. Такая обычная, немного глуповатая, которую отец в детстве насиловал, а ей хотелось другой любви.
Теперь добивала любовь сексом. Проблема в том, что ей по-прежнему хочется другой любви, но понять она этого не может.
Так же выглядел и Кроули.
Хотел одного, лез за другим. Получит вообще третье.
Например, пулю сквозь челюсть.
— Какая разница, какой ты там в моих глазах, если сейчас ты набиваешь себе именно роль бляди, м?
— Но тебе ж нравится, а, Гавриил?
— В тебе, Кроули, — он проводит дулом пистолета по горлу, кадыку, утыкается в ключичную ямку. — Мне не нравится ничего. Беспородные щенки интересуют такую же падаль, как и они сами.
Кроули внезапно напряженно сглотнул, но явно не от ощущения уже теплого дула у кожи. Его взгляд показался нейтральным для Гавриила. Он сам показался нейтральным для всего в целом.
— Ну, так нечего было брать себе щенка, если не собирался брать за него ответственность.
— Откуда мне было знать, что этот щенок будет срать в тапки?
— А какой хозяин, Гавриил, — он внезапно бесстрашно хватает за ворот рубашки, притягивая к себе настолько близко, что радужку можно было рассмотреть, — такие и животные. Представляешь?
Дыхание Гавриила обжигает губы, а леденящий взгляд умерщвляет все возможные к нему чувства.
— Можешь оставить все эти подкаты, как к школьнице, этим твоим сукам. Не марай руки о грязь, — шипит Кроули так, будто харкает в его лицо кровью. Как плевок в лицо обществу. Миру. Гавриилу.
Гавриил так и замирает, когда дверь за Кроули захлопывается, а доберман лениво подошел прямо к Гавриилу, поднимая голову, лизнув руку.
Гавриил тяжело выдохнул.
Нет, Кроули не вёл себя как блядь.
Кроули вел себя как последняя сука, наплевавших и на себя, и на других.
Это Гавриила и подцепило.
Пиджак у Гавриила впервые за долгое время не отдаёт кровью, а от Кроули впервые за такое время отдает обидой. Детской такой, наивной обидой.
Гавриил тяжело выдыхает, качая головой.
Эти взрослые дети — им столько ещё надо понять.
На следующий день Кроули не разговаривал вообще. А ещё точнее — пропадал из его поля зрения быстрее, чем Гавриил успевал его заметить. Нет, ну, конечно, тот его замечал — эту сучью походку, этот самоуверенный взгляд, резкие движение трудно было не заметить. Гавриил бы не позволил себя это не заметить.
Гавриил привык к тяжести оружия в руке, привык к силе отдачи, привык к чужой крови, стекающий с рук, шеи, даже лица. А к такому — не привык. Он вообще не думал, что по его дому будет ходить парень с сучьими глазами и испепелять его взглядом, своей ненавистью и, возможно, проклятьями. Он вообще подумать не мог, что из-за этого будет чувствовать себя виноватым.
Но решил, что ничего с этим делать не будет. Идти Кроули было некуда, а даже если и денется куда — у Гавриила слишком отлаженная схема, чтобы позволить своему щенку бегать без ошейника.
Вернут хозяину — в любом случае.
Багровое небо над головой тяжелеет и окрашивается черной смолой.
Багровое небо кажется плотным скоплением свинца прямо надо головой.
Если небо упадет — будет неприятно.
Как же всё это было странно.
Кроули вечно где-то шляется. По утрам по друзьям, вроде, иногда к девушкам каким-то сомнительным таскается, о имени которых сам не догадывался. По вечерам в клубах чуть ли ни ночевал, но неизменно мятым и уставшим приходил домой. Иногда пересекался в коридоре с Гавриилом. Или его доберманом. Никто из этих двоих на него не лаял, а сам Кроули умудрялся слишком ловко проскочить к своей комнате, чтобы успеть самому посмотреть в чужие глаза.